— Хо-хо-хо! Семнадцать! Семнадцать планет, Бенсон, послушны мне во всем! А эта — капризная. Вы видели этот фокус с камнями? Хо-хо-хо!
— Заберите у него револьвер, Шикк: он может продырявить кого-нибудь из нас. Свяжите и отнесите на корабль.
— Ха-ха-ха! Семнадцать планет! Бенсон, вы лично ответите за это! Хи-хи-хи!
Пэрни открыл глаза; сознание вернулось к нему.
Он осторожно подполз к просвету между скальными глыбами. При свете двух лун он видел, как люди уходят небольшими группами, поддерживая слабых. Сквозь шум прилива до него отчетливо донеслись голоса.
— Может, мы все сошли с ума, капитан?
— Не думаю...
— Хотел бы я поверить этому!
— Вы видели Форбса? Что вы о нем скажете?
— Он спятил, капитан.
— Верно. А если бы это случилось с вами, вы никогда не заметили бы его состояния. Он считает, что весь мир сошел с рельсов; вы — что с рельсов сошли вы сами. Все в порядке, Кэбот, не тревожьтесь.
— Я все-таки не могу поверить....
— Скажите, Кэбот, что показалось вам самым необычным?
— Вся эта история с бревнами, сэр.
— Да, конечно. Но я хотел сказать — кроме этого.
— Ну, я, наверно, не заметил. Знаете, испугался, и все такое прочее...
— А вы не подумали о нашем маленьком пучеглазом друге?
— Ах о нем! Боюсь, что нет, капитан. Я… Я, кажется, думал больше о себе.
— Гм. Если бы только быть уверенным, что я его видел. Если бы еще кто-нибудь видел его.
— Кажется, я не понимаю вас, капитан.
— Но, черт возьми, вы же знаете, Форбс выстрелил в него. Попал ему в ногу. А если это так, то почему этот пушистый чертенок вернулся к своим мучителям, к нам, когда нас придавило бревнами?
— Ну, наверно, пока мы были придавлены, он считал, что мы для него не опасны... Простите, я, кажется, ответил глупо. Кажется, я еще немного не в себе.
— Идите на корабль, Кэбот, и готовьтесь к отлету. Я приду через несколько минут. Хочу проверить, не остался ли кто-нибудь на берегу.
— Не стоит, все уже давно ушли. Я проверял.
— За это, Кэбот, отвечаю я. Ступайте.
Пэрни лежал чуть живой и помутневшими глазами еле различил человека, что-то искавшего на берегу.
— Где ты? — кричал пришелец.
Но Пэрни теперь уже боялся показываться на глаза этому чудаку. Он не понимал его. Он вдруг подумал о том, что скажут дома, когда он вернется.
— Мы виноваты. Простите нас... — Голос слышался то яснее, то глуше. И Пэрни видел, что человек подошел к рассыпавшейся груде стволов.
— Если ты ранен, я помогу тебе.
Обе луны стояли теперь высоко в небе. Когда они проглядывали сквозь крутящиеся тучи, Пэрни видел отбрасываемую человеком двойную тень. Человек удрученно покачал головой и медленно удалился туда же, куда ушли все двуногие.
В последний раз Пэрни смотрел на океан, на волны, на берег... Берег опустел, и взгляд его наткнулся на мерцающе-белую тряпку, полоскавшуюся в прибое. И самое последнее, что Пэрни успел увидеть, было вытканное на этой тряпке слово «ФОРБС».
Перевела с английского З. Бобырь
Из дневника натуралиста
11 апреля. Из-за округлых желтых холмов торчит темно-серая громада Илянлы-дага. Словно сточенный старый клык. Едва высунешься из палатки — она тут как тут. Лезет в глаза и наводит на грустные мысли.
Три дня назад, нудно воя мотором и прыгая с камня на камень, наш «Рыжик» — так мы окрестили свой «Запорожец» — пробирался от Яйджи к этому самому Илянлы-дагу. За целый день мы проползли всего пятнадцать километров, спустились к роднику Паста-Дырнис и здесь застряли. Стоим в котловине между отрогами Зангезурского хребта. Трое суток льет дождь. Трое суток бездельничаем. Да что трое! Уже 60 дней и ночей нас преследует неудача... За два месяца мы чуть больше недели видели солнце.
Рудик уткнулся носом в спальник и делает вид, что спит. Злится и на дождь, и на холод, и на вынужденное безделье. У меня тоже на душе кошки скребут.
Неужели придется возвращаться в Москву, признав свое поражение?..
Рудик и я — ловцы ядовитых змей. Каждый год, весной и осенью, мы отлавливаем их по нескольку сотен. Для змеепитомников. Там от них получают яд, необходимый медикам. Но в питомниках змеи живут недолго. Каждый год змеепитомники обновляют поголовье. Уже больше десяти лет я занимаюсь отловом змей и вижу, как скудеют места их обитания. Когда очаг облавливают пять лет подряд, змей в нем становится меньше в несколько раз, а это приводит к тому, что самцы и самки не могут найти друг друга, потомство не прибавляется.
Известные очаги обитания ядовитых змей, особенно гюрз, можно пересчитать по пальцам. Если продолжать добычу яда теми методами, которыми пользуются сейчас, через десять-пятнадцать лет гюрза станет редкостью. Даже сейчас этих змей не так уж много, а уникальный по составу яд гюрзы находит все более широкое применение. Размышляя над этим, я пришел к выводу, что можно отбирать у змеи яд прямо в поле, после чего выпускать ее на волю.
Один видный герпетолог счел мое предложение, мягко говоря, нереальным. Вот что он сказал:
— Надо отыскать и отловить за один сезон слишком много змей, чтобы получить ощутимое количество яда. Это невозможно. Кроме того, при отлове змеи, сопротивляясь, теряют яд, а в питомнике они — между дойками — накапливают его. Ваше предложение одобрить я не могу.
Лучший критерий истины — факт. Мой напарник Рудик был со мной солидарен. Мы дождались сезона и вдвоем поехали добывать этот факт. Наша экспедиция может стать началом большого и нужного дела. Сезон отлова гюрзы — ранняя весна, когда змея активна днем. (Летом она переходит на ночной образ жизни.) Если при отлове успеть прижать голову змеи раньше, чем она пустит в ход зубы, то яда змея не потеряет. На этом построен наш расчет. Но погода... Из-за затянувшихся холодов время дневной активности гюрз будет короче, чем обычно. Придется работать с большим напряжением. Главное же — как можно скорее отыскать места зимовки гюрзы. В этом нам должен помочь местный охотник Гассан, но он задерживается, очевидно, из-за дождя. Ладно. Нужно набраться терпения и ждать. Лето возьмет свое.
Смеркается. Пора готовить ужин.
— Эй, Рудик, хватит бока отлеживать! Давай-ка, друже, хоть чайком погреемся!
12 апреля. Ночью с вершины Капутджух в долину сорвался ураган. Ветер так рвал палатку, что временами казалось, вот-вот она улетит вместе с нами. Долго буйствовал ветер, разгоняя тучи. Вызвездило. Палатка побелела от инея. Сразу же после восхода солнце пригрело, над мокрыми склонами закурило, задрожало паркое марево.
Недаром говорят старики: весной день мочит — час сушит. Почва подсыхала на глазах. Быстро позавтракали и отправились на охоту. Рудик — вверх к скалам, я — вниз, по долине. Долго ходил я безрезультатно. Осматривал, кажется, самые подходящие места, но ни змей, ни их «визитных карточек» ,— выползков (линных шкурок) — не находил. Напрасно прокладывал я дорожки в прошлогодней траве, старательно отаптывал отдельные камни, чертыхаясь; лазил на четвереньках сквозь колючие кусты на редкие полянки. Найти бы хоть одну змею, убедиться, что они здесь есть! Тщетно. Я устал. Время подходило к трем часам. Через час начнет холодать. Тогда искать бесполезно. Я повернул к лагерю. Решил пройти отрожком долины вдоль обрывистых выходов красноватого конгломерата. Кое-как вскарабкался к нижнему его срезу и медленно побрел вдоль осыпи. Поворот, еще поворот и... Возле укрытой от ветра узкой щели, в которую, кажется, и карандаша не протиснуть, распластавшись и переплетясь, словно широкие ленты, на солнышке грелись две крупные гюрзы. Ноги рванулись сами. Правая прижала голову одной змеи, левая — туловище другой. Летом так поступать весьма рискованно. Змеи могут вывернуться и ударить в ногу выше голенища. Сейчас же они еще не разогрелись. Гюрзы слабо извиваются, шипят и, хоть широко раскрывают пасти, даже не пытаются кусать сапоги. Быстро раскрываю мешок. Выхватываю змею из-под левой ноги и бросаю ее в кольцо мешка. Через несколько секунд туда же летит и вторая. Почти бегом обхожу все ближние камни: иногда в одном месте зимует до десятка гюрз. Больше змей я не нашел, хотя бродил часа два. Вернулся в лагерь, сварил похлебку, поел, подремал. Солнце зашло за хребет, а Рудика все нет. Я заволновался. Мало ли что может случиться в горах! Вот так же весной, несколько лет назад Илларионыч, мой друг, тоже змеелов, не пришел в лагерь к условленному сроку, а на другой день его нашли уже мертвым: зуб гюрзы вонзился в вену.
Остругиваю прут, привязываю к нему тряпку. Это факел. Сую в рюкзак аптечку, в карман — фонарик и лезу вверх по склону в ту сторону, куда утром ушел мой товарищ. Я был почти у гребня, когда внизу, в долине, кто-то закричал. Зажигаю факел. Крик усилился. Блеснул огонек. Иду туда. Однако крик становится протестующим. Прислушиваюсь.
