Однажды в кино я видел, как плывут бегемоты, — только ноздри видны над водой, похоже выглядел вездеход — пуговки фар светились над самой жижей, низкая кабина заляпана грязью, тент порван, но из кузова торчала торжествующая голова Валеры Михайлова.
— Привез? — спросил Гриша.
— Ага, — сказал Валера. — Буди крановщика...
И настала ночь, когда нам не хотелось, чтобы вахта кончалась. Ну, еще хотя бы двадцать минут. Ну, пятнадцать... Седьмая трубка, восьмая, девятая... Вот уже и десятую начали забивать. Но на нее времени не хватило — смена. И все же за ночь мы пробурили сто девятнадцать метров... Теперь спустим обсадную колонну, зацементируем ее, оборудуем устье, установим превентор. И пойдем бурить дальше.
До проекта. До двух тысяч ста метров.
Калязин проснулся и сказал:
— Опять дом приснился. Да-а... С этой вахтовой системой дом только и снится. Сыну два с половиной года, а он меня то «папа» зовет, то «дядя Толя»... Накануне прилетал вертолет, увез вахту Ослина на отгулы. Вахтовая система теоретически выгляди! так: три недели работы — неделя отдыха. Но через час после ухода вертолета погода испортилась, и борт не вернулся, не привез смену. Будем выходить на работу «через восемь»: восемь часов — вахта, восемь — отдых, восемь — вахта... Пока не откроется небо. Тундра пятнистая, едва прикрытая снегом. Она стала просторнее, но это угнетающий простор пустоты. Где-то растут деревья, они еще не потеряли листвы, и над ними летят сейчас наши птицы; здесь остались только халеи, неутомимо кружащие над водой. Белесый сумрак приближает границы отведенного глазу пространства — а что за чертой? Пятнистая пустота, холмы и распадки, тихие озера и медленные, постепенно белеющие реки... Вон огни открылись — это восьмая буровая, четвертая, десятая, тринадцатая: на одной работают испытатели, на другой вышкомонтажники, на третьей буровики... Мы не одни.
Мороз уже ощущается, мерзнут ноги и уши, но сейчас важно, что сильно промерзает грязь внутри труб. Кое-как мы выковыряли шаблон и лом, нарастились. Забой около тысячи метров. Точнее, девятьсот пятьдесят; столько было к полуночи, когда мы возвращались с вахты.
На небе бесновались зеленоватые вспышки, шли цветные дожди, не доходящие до земли; когда сияние погасло, в этом квадрате неба ярко вспыхнули звезды Большой Медведицы.
Наладили котельную, и этому обстоятельству радуемся как дети. Вообще у нас здесь много детских радостей: летом — вода, теперь вот — пар.
Когда выдается свободный час и мы занимаемся уборкой буровой, все рвут друг у друга шланг центробежного насоса. Мощный напор, шланг подпрыгивает, извивается; струя воды, ударяясь о стены, отшвыривает и тебя в сторону, но ты удерживаешься на ногах и шланга не выпускаешь, строча по ключам, по свечам, по полу: та-та-та-та!
Теперь появилась новая игрушка — пар. Им мы отогреваем ключи, элеваторы, трубы, моем резьбы, а когда есть время — им же моем буровую. Только редко кому удается вырвать шланг паропровода из рук Гриши. Он может час возиться с ним, по квадратному сантиметру вымывая лед с пола, и делает это самозабвенно. Он стоит, упершись шлангом в пол, и старательно отмывает шляпки гвоздей, к которым пристыл раствор от бесконечных «вира-майна». Когда Гриша у тормоза, а шланг с паром в руках у другого, он бывает невыносим: и приборов, дескать, не видно, и вообще дух от пара тяжелый... А потом отдаст тормоз Калягину, схватит шланг и пойдет снова — от ротора к пневматическим клиньям, от клиньев к элеваторам, и вот уже шляпки гвоздей сверкают как хромированные.
Семь лет перерыва в бурении дали Калязину диплом геолога, но лишили его возможности вернуться к тормозу бурильщика. Он уязвлен тем, что ходит в помбурах — всего на одну, почти незаметную ступеньку выше, чем его бывший ученик Володя Макаров; Володю это не занимает, даже смешит порой, но у него впереди девять лет до Гриши и девятнадцать до Калязина. Он еще смутно представляет, как сложится его жизнь и что в ней будет главным; но мне не приходилось встречать бурильщиков, ушедших из профессии. Уходивших — видел, вернувшихся — знаю, ушедших — не встречал. Что так привязывает их к этому делу, которое всегда далеко от дома, в котором дом всегда далеко, в котором вся жизнь — кочевье, все наспех и начерно? И снег на тебя, и дождь на тебя, и раствор на тебя, но каждое предстоящее мгновение непохоже на прошедшее, и в каждом мгновении — неразгаданность... Грише, кажется, было лет десять, когда он впервые появился на буровой — принес завтрак отцу. Работать попрел на завод, а все равно бурение затянуло. Он работал на глубоких скважинах, это уже само по себе располагает к основательности; так в чем же она? Может, в той беспрестанной необходимости учиться и учить других? Он насмешлив и терпелив. Он всегда рядом. Как будто у него десять рук. Все чаще и чаще он дает Калягину возможность попрактиковаться у тормоза, и Анатолий этому бесконечно рад, хотя и не подает виду...
Настроение наше переменчиво, как здешняя погода (а сегодня с утра, после вчерашнего ослепительного солнца, небо заволокло, пошел снег, потом задул ветер, грозя превратиться в метель; погрозил-погрозил и прекратился, ртуть поползла вниз и остановилась на минус пятнадцати). Но стоило нам просто побурить нормально, как снова все стало хорошо и появилась надежда, что скважину мы вот-вот закончим. Ну и ладно, что задержка с перевахтовкой, зато побурим, зато скважину кончим. А улетать на выходные будем уже с десятой буровой, там и аэропорт под боком, и база рядом — центр! Прорвался вертолет, привез турбобур и три мешка с хлебом — что же нам еще надо?
— Какой забой, Гриша?
— Одна тысяча четыреста девяносто два метра шестьдесят пять сантиметров.
— Нормально...
— Нормально. Толик, ты выйдешь сегодня с полуночи — третью вахту набрали с бору по сосенке. Пойдешь бурильщиком.
Что ж, до проекта осталось чуть больше шестисот метров, все интервалы с отбором керна. Мы сидим и считаем: здесь вахта, здесь четыре вахты, здесь две... Нормально! На месяц раньше срока можем скважину закончить. Мы спорим, смеемся, пьем чай и еще не знаем, что через пять минут в балок прибежит мастер и скажет, что стенки скважины начали осыпаться и инструмент прихвачен...
И все-таки скважину мы прошли с ускорением. Не на месяц, правда. Всего на несколько дней. Всего...
Юрий Калещук
Датныок
Слово «страна» по-вьетнамски — «датныок», это значит дословно «земля и вода». Говоря «датныок», чаще всего имеют в виду родную страну, Вьетнам.
Когда после 18 часов пути Ту-154 снижается, подлетая к Ханою, то сразу за разбомбленным зданием аэропорта, солдатскими палатками и зачехленными МиГами видишь землю, изрезанную дамбами и каналами. Словно только что прошел сильный весенний ливень: так свежи светло-зеленые куски рисовых полей, по которым гуляет легкая рябь от ветерка. Под солнцем сверкают тысячи зеркалец — пруды и озера, а вдали катит мутные воды река Красная.
Сейчас апрель. Ливни начнутся примерно через месяц, когда наступит сезон дождей. Это время особенно опасно для Ханоя, который осенью находится ниже уровня воды реки Красной и ее притоков.
По народному поверью, буйство тайфунов, разливы рек — дело рук водяного царя, очищающего свой храм на берегу от мусора, накопившегося за год. Чтобы уберечь посевы и жилища от наводнения, люди издавна строят плотины. Поэтому в Ханойской долине дамбы, плотины — высотой метров до двадцати — иногда тянутся на сотни километров.
Когда устремляются вверх изумрудные побеги риса и стебли лотоса, появляется у крестьян свободное время, и они начинают углублять отводные каналы, укреплять и наращивать дамбы. В эти солнечные дни поля полны людьми. Возятся в воде бронзовые ребятишки, ловящие рыбу, крабов, креветок. Крестьяне чистят пруды — водоросли пойдут на корм свиньям. Кипит работа на дамбах; взад-вперед снуют занятые делом люди: перевозят на тачках, несут в корзинах на коромыслах земляные кирпичи. На полях женщины мерно взмахивают тяпками: окучивают и пропалывают табак и бататы. Вьетнам встречает мирное лето. Даже с первого взгляда земля Вьетнама поражает нас, людей севера, пышностью зелени, буйством красок, экзотичностью плодов. Достаточно нескольких лет мира (а как мало было мирных лет во вьетнамской истории!), чтобы эта земля оделила людей со щедростью. Но мой взгляд — впервые попавшего во Вьетнам человека — видел лишь то, что поражало глаз. Очень скоро мне пришлось услышать суждения о Вьетнаме людей, которые по обязанности своей видят то, что скрыто под поверхностью. Я имею в виду наших геологов, работающих во Вьетнаме.
