— Погляди, Саш, — усмехаются ребята. — И как это сразу-то не заметили?
На полусухом островке круглые плошки медвежьих следов.
— Надо будет установить ночное дежурство, — решает комиссар, когда мы минуем лагерь и выходим на просеку.— Медведи шляются...
Километрах в двух икаровцы расчищают широкую вырубленную полосу. Сваленный лес рассортировывают самым строгим образом и укладывают в аккуратные штабеля, готовые к вывозке. Ни один кругляшок не пропадет здесь.
— Штабелевка-то — наука несложная, — усмехается Бугров. — Вот на болоте биться, рубить да стлань класть — не сладко...
Четыре дня бригада Виктора Ягнюка рубила подлесок на первом болоте, добираясь до гнилой речушки посреди топи. Валили под ноги осины, ели, березы. По ним, как по качающимся мосткам, двигались вглубь. Поваленные стволы надо было убирать. О тракторе разговора не было — пришлось бы его самого тащить отсюда волоком. И на плечах не вынести стволы — под тяжестью не вырвать ноги из трясины. Здесь и так каждый шаг стоил усилий нечеловеческих.
Придумали. Устроили живой конвейер. Вырубленный подлесок по штучке передавали с рук на руки...
На четвертый день они вышли наконец к речушке. Шел освежающий дождь. Позади лежало пройденное разбитое болото, переходящее в стройную просеку. Где-то там, ближе к Сургуту, за студенческими отрядами выходили на нее гидронамывщики, рабочие мехколонн. Ложился на болота песок, ворчали бульдозеры. Просека готовилась стать настоящей дорогой, с серебряным полотном, с грохотом поездов и торжественными криками тепловозов.
А здесь была тишина, мягкое шуршание дождя, и за темной полосой воды — вековая тайга, целинная, нетронутая, настороженная. И ее предстояло тоже пройти насквозь.
В тот вечер четвертая бригада впервые за последние дни засиделась допоздна. И долго хохотала над Бородой. Борода, или, точнее, Володька Кочерга, любуясь собой, ловко свалил бензопилой на просеке огромную осину, и та осина со снайперской точностью грохнулась на чайник с питьевой водой, размолотив его до необычайной тонкости и каким-то образом вогнав предварительно крышку внутрь.
Чайник решили сохранить как реликвию, и Кочерга, кажется, не протестовал...
— Пришли, — говорит Бугров. — Вот здесь и работаем...
Через минуту я теряю его из виду. Мелькает лишь за штабелем его высокая шляпа. «Иииии-и, разом!» — командует кто-то высоким натужным голосом. Полтора десятка парней, навалившись, откатывают от трактора очередной хлыст. Стрекочет пила, кромсая древесину. И вот уже бревно ложится в штабель.
Я забираюсь на кучу бревен, повыше, и оттуда гляжу, как за спиной икаровцев распахивается просека. Разрезая тайгу, будущая дорога тает вдали.
Бутылочная почта
Болин сидит на лавочке катерка и ждет, пока запустят двигатель. Сегодня выходной у него. Но такая должность — диспетчер движения Сургутского порта, — видно, и в выходной дает себя знать.
Смотрит Болин налево, где лихо разворачивается в небесной голубизне стрела крана, волочит по воздуху груду тугих мешков и наконец брякает их без опаски на причал. Леонид Васильевич поворачивается направо: по правую руку швартуется к дебаркадеру пассажирский теплоход. Публика с узлами и чемоданами сбежалась на один борт, на берег торопится, и оттого теплоход чуть скособочился, и капитан неизвестно кому грозит сверху кулаком. Два буксира-муравья выталкивают на глубину неповоротливый плавучий кран, покрикивают друг на друга, суетятся. А из-за них медленно выдвигается тупой нос баржи-самоходки.
Под самым катером три мальца с берега ловят рыбу. Удочки воткнуты в песок — бесклевье. Ребята нехотя обстреливают голышами проплывающую бутылку...
— А что, — спрашиваю я у Болина, — верно, что на протоках да на речках у вас иногда капитанам бутылки сбрасывают?
— Какие такие бутылки? — настораживается Леонид Васильевич.
— Ну с этими, с записками...
Болин все еще смотрит вопросительно.
...Я уж и не помню, где и когда впервые услышал ту байку. Заключалась она коротко в том, что на Оби, особенно в районе Сургута, суда, заходя в обские протоки и боковые речушки, случается, теряют ориентировку. Они начинают блуждать по водам, словно в лабиринте. И если их долго нет, вылетает вертолет или АН-2, находят потерпевших и сбрасывают в бутылке записку или схематическую зарисовку ближайшего пути, сделанную тут же, в воздухе. А на все мои расспросы, что за лабиринты такие, и как можно на реке заблудиться, где дорога всегда одна — либо вверх, либо вниз по течению, рассказчик весело скалится: «Ну, это надо своими глазами видеть!»
И вот теперь представлялась возможность выведать все у верного человека, и про бутылочную почту тоже.
— А, так вот о чем разговор... — успокаивается Болин. — Как же, как же, слышал. Всякое случается. Так здесь свободно и черт ногу сломит. Вот погляди-ка.
Он берет у меня блокнот и принимается рисовать. Две относительно прямые линии — это берега Оби. Снизу, как дужки очков, пристраиваются полукружья — протоки Юганская Обь и Салымская Обь. А затем карандаш начинает вычерчивать бесконечные запутанные кривые реки. «Большой Юган. — показывает Болин, — а это Малый и Большой Балык. Протока Большая Юганская, река Пойк, Большой Салым, Малый Салым...»
Схема переполняется хитросплетениями линий, но все-таки разобраться в дорогах речников пока можно. И только когда три дня спустя я пролетаю над теми же местами на вертолете, я понимаю, что байка о заблудившихся судах — вовсе не досужий вымысел.
Прикидываю, на что больше всего похожи немыслимые петли — на цепь из перехлестнутых олимпийских колец? Или на завязанные узлами спирали? И чего здесь больше — земли или воды? Местами реки, речушки, озера сплываются в единое зеркало, кое-где разбитое кривыми косами и болотистыми островами. Где уж тут найти один-единственный фарватер нужной дороги...
— Ну, а вам бутылки-то сбрасывали? — допытываюсь я, пряча схему.
— Мне-то? — удивляется Болин. — Нет. Так я здесь двадцать с лишним лет...
Он приехал на Обь в 1948-м и стал путейцем-речником. Сначала гребцом при старшине по обстановке. Обстановка — это все судоходные знаки: бакены, перевальные створные знаки, ходовые и весенние... А участок у них был 96 километров, от села Тундрино до Сургута.
Четыре раза в месяц, не меньше, надо было проходить на веслах свой участок, оглядывать, проверять, ремонтировать. Вверх, против течения, шли, конечно, не своим ходом — цеплялись к любому пароходу, на то было специальное разрешение. Да вот пароходы приходилось иной раз ждать подолгу.
Потом был Болин старшиной при начальнике обстановки и штурманом на путейском пароходике. Избороздил вдоль и поперек обскую акваторию от Ханты-Мансийска до Нижневартовска и наблюдал, как исподволь меняется этот край.
Незаметно исчезли знакомые колесные пароходы — «Свердлов», «Орджоникидзе», «Горький» и «Совет», флот на реке становился крупнотоннажным, на дизельной тяге. И к традиционным сибирским грузам — лесу и рыбе прибавлялись буровые станки, трубы; все чаще среди пассажиров стали появляться геологи, геофизики.
Помнил Волин, как в сентябре 1953-го кто-то из приятелей-речников привез весть, что на берегу речки Вогулки, у села Березово, открыли газ. И фонтан гремит, ревет... Потом прослышали про нефть в Шаиме. И под боком, в Усть-Балыке, было обнаружено огромное месторождение. Каждая скважина требовала полторы-две тысячи тонн оборудования и материалов. А кто их мог доставить в условиях тюменского бездорожья, кроме речников?
Из Усть-Балыка Болин вместе с капитаном Николаем Луневым повел первую нефтеналивную баржу. То была экспериментальная проводка: искали наикратчайшие пути и способы буксировки барж в лабиринтах проток. По пути, проложенному ими, потянулись караваны барж на Омский нефтеперерабатывающий завод.
Густо забегали по реке суда, на пассажирские линии вышли скоростные «Ракеты». При таком насыщенном движении и без того сложные участки — от Александровского до устья Иртыша, Нялинские перекаты и прочие — могли стать грозой для судоводителей без четкой путейской службы.
...Наш катер между тем начал мелко трястись и понемногу сполз носом с береговой отмели. Он поворчал немного на одном месте, пустил крутой бурун и стал не торопясь забирать влево.
— Для начала оттуда посмотрим, — показал Болин в сторону далеких плавучих кранов. — А потом уж и к новому порту... — По-видимому, он решил обстоятельно показать весь Сургут с воды.
— Леонид Васильевич, поглядите, остров уже торчит, — высунулся из рубки парень с удивленной физиономией.— Вчера еще не было...
Из воды и вправду торчал низкий островок.
— Вода падает, — объяснил мне Болин. — Но это еще ничего. Сезон такой. А вот на Романовских перекатах — километрах в двадцати пяти вниз отсюда — гляжу, остров нарастило. Из подводного серёдка — целый остров. И название уже такое красивое придумали — «Золотые косы», вроде пляжа выходит. А мы там в свое время ходили спокойненько. Да. — И он вдруг надолго задумывается... Мы рассматривали новый порт Сургута. Вроде бы только вчера Болин бродил здесь по пустым откосам с крошечной дочуркой. А нынче вот и дочь подросла — в школу отправляется, в первый класс. И пустых откосов уже нет — бетонная площадь порта...
