делая кошачьи фигуры на кровати. Что-то тёплое растеклось у неё внутри. Ей стало легко и радостно. Подивившись смелости птицы, не пугающейся присутствия человека, Виктория направилась в ванную комнату, в уверенности, что проспала не больше часа.
Вытираясь после душа, в помутнённом от пара зеркале она увидела, что её лицо изменилось, оно стало заметно моложе. Виктория провела по запотевшему зеркалу ладонью. На чистой поверхности стекла, её лицо отражалось ещё краше. Но не только лицо, но и волосы, кожа, всё выглядело здоровым, подтянутым, свежим, словно ей снова двадцать лет. Рассматривая свою наружность в телефоне, после сделанных селфи, она с трудом сдерживала восторг, мысленно задавая вопросы: «Что за ерунда? Свет, что ли тут такой?»
Наспех просушив волосы и одевшись, Виктория выскочила в коридор гостиничного этажа и побежала, сама, не зная куда и зачем. Её мышцы и лёгкие будто требовали нагрузки. Пробегавшей мимо гостиничного ресторана Виктории, желудок напомнил о себе.
Регистратор ресторана даже не спросил её номер комнаты, а учтиво поклонился, указывая рукой в глубь зала. Очутившись в ресторане, Виктория, осмотревшись, развернулась и подошла к регистратору:
– Ам…
– Виктория Дмитриевна, ваш отдельный столик у сцены.
– Вы меня узнали?
– Вас трудно не узнать.
– Но, вы, ничего не замечаете в моём облике? Ну, там, я как-то изменилась.
– Вы как всегда изумительны, Виктория Дмитриевна.
– Я не накрашена.
– Поверьте трижды женатому, вам это не к чему.
Виктория расплылась в улыбке и в приподнятом настроении, кокетливо теребя юбку направилась в сторону сцены.
За столом, она не узнавала свой организм. Заставленный яствами в два яруса стол Виктория с лёгкостью опустошала, отправляя съестное в рот. Это обжорство было остановлено звонком сотового телефона. В трубке было порядка сорока пропущенных вызовов, был даже звонок от бывшего мужа. Переговорив с директором театра, успокоив дочь и передумав звонить бывшему мужу, она ехала в БДТ на присланной за ней театром машине.
Несмотря на суточное опоздание, в театре никто не сделал Виктории замечание. Все были вежливо-приятны по отношении к ней. Даже режиссёр, увидев её – молодую, похвалил за поддержание формы и попросил пройти в гримерку, где ей наложили грим сорокалетней женщины.
Жизнь Виктории кардинально изменилась. У неё будто появилось второе дыхание. Вновь – успех, признание. Главное всё получалось. Жизнь была снова в цветном кадре.
Впрочем, молодость, и она это не могла не заметить, как оказалось давала и обратный эффект. К примеру дочь, встретившая её после Питерских гастролей, поначалу не признала мать. Даже позвонила отцу, предварительно сделав фотографию спящей женщины.
И хоть в последствии дочь удостоверилась, что молодая женщина действительно её мать, когда получила порцию выговора за разбросанные вещи в комнате и двойку по географии, в дальнейшем, дочь не воспринимала её как мать в полной мере, а скорее, как старшую сестру, непонятно на каком основании командующей ей.
Ещё один неприятный момент, который ощутила на себе Виктория, после неожиданно возникшей молодости, это – назойливость молодых коллег и не только коллег и не всегда молодых, которые видя перед собой двадцатилетнюю привлекательную особу, в разговорах с нею, пьянея от её внешности, забывали, что юной красавице уже сорок и она давно мудрёная женщина.
Вдруг возникший, и уже не нужный, бывший супруг, после объяснений с нею, хорошо всё усвоял и был впредь предельно тактичен с бывшей женой и наконец участлив в судьбе их общей дочери.
Подруги-изумруды, которых она видела теперь насквозь, словно карты перетасовались и частью ушли в бито. Бабёнки, приглашавшие звезду на общие посиделки в ресторан в качестве наживки, дабы подцепить мужчин на вечер, теперь не входили в её колоду подруг. Были обычные, не всегда семейные, не особо успешные, но, никогда завистливые и вульгарные, как ей теперь казалось.
Ни дурная погода, ни пьяная компания в соседней квартире, не беспокоили Викторию. Даже звонок из клиники, где она обследовалась до поездки в Питер, нисколько не взволновал её, а позабавил, когда врач сообщил, что её состояние критическое.
В клинике Виктория Дмитриевна отшучивалась:
– Тут, какая-то ошибка. Вы посмотрите на меня, в свои сорок я чувствую себя лучше, чем двадцать лет назад.
Доктор всё же настоял на повторном обследовании, которое удивило всех, ознакомившихся с результатом. Мало того, что первоначальный диагноз не подтвердился, у неё, были анализы младенца. И лишь слова молоденькой медсестры немного насторожили Викторию:
– Хорошо, что всё это не подтвердилось. Ведь эта болезнь способна передаваться по женской линии.
Уже в машине, мчась по заснеженным улицам Москвы, к Виктории пришло осознание неполного, вернее поддельного счастья. И причиной была её дочь. Быть некрасивой – трагедия для девочки. Знать, что с тобой общаются только потому, что твоя мама – звезда. А вывод, сделанный дочерью однажды, что ни далёкому отцу, ни вечно занятой матери, она не нужна, пожирал остатки её душевных сил.
Школу она не любила. За это, школа платила ей мелочью в виде колов и двоек. Некрасивой девочке можно было бы спрятаться в спорте, но ведь и должного здоровья не имелось. «Очкарик», «Китаец» – кричали в сердцах, на что-то разозлившиеся на неё сверстники. Всё это давило на психику маленького человека, главной отдушиной которого был интернет, где она могла сидеть часами, не жалея остатков зрения.
В вечерней темноте переулка, у единственного пробивающего сквозь метель фонаря, кто-то махнул Виктории рукой, предлагая остановится. Фигура ей показалась знакомой, и она нажала на тормоз.
Салон машины сразу обдало приятным морозцем, как только мужчина, припорошённый снегом, в костюме тройка уселся на сиденье рядом с водителем.
– Всё же, удивительная штука автомобиль.
– Вы…
– Джинн.
– А! Вспомнила. В поезде, месяц два назад. Мы с вами ехали в Питер.
– Так и есть. Ну, что, едем? – Мужчина, дрожа телом, так как ещё не согрелся, постучал пальцами по передней панели машины.
Виктории Дмитриевне это не понравилось.
– Я не такси.
Но, тут, она стала постепенно подводить себя к мысли, что перед ней один из назойливых и не всегда адекватных поклонников. Было поздно, темно и безлюдно, поэтому она выбрала мягкий путь выдворения нежелательного кавалера:
– Ам, Джон?
– Я – джинн.
– Окей, Джин, вижу вы легко одеты, но я очень спешу, правда, поэтому смогу довести вас лишь до метро.
– Мне врать бессмысленно. Я всё знаю о вас. Знаю о чём вы думаете, о том, что с вами происходило. Вот, когда вам было семь лет, вы нашли двадцать пять рублей. По нынешним деньгам это тысяч пятнадцать. Для бюджета семьи: матери швеи провинциально театра и дочери школьницы большое подспорье.
