— что мы будем делать дальше с Наместником?
Он приподнялся на локте, вглядываясь в ее лицо.
— Мы? — спросил насмешливо. — Ты, Грин, здесь совершенно не при чем.
Она смотрела в его близкое, усталое лицо и понимала, что эта случайная ночь, крохотная остановка на его длинном пути, совершенно никак не могла повлиять на дальнейшие дела и планы.
— Я останусь в лагере до тех пор, пока Наместник не призовет меня, — Крест упал головой на подушку, зевнул. — Потом, думаю, дежурным по лагерю останется Оллмотт, он справится.
— А я?
— А тебе пора идти к себе, если не хочешь опоздать на утреннюю пробежку.
Чуть не плача, она встала, торопливо натянула юбку, поискала футболку. В дверях он ее окликнул:
— Грин… Постарайся сделать так, чтобы тебя никто не увидел.
Она все-таки заплакала. Но уже на улице.
Несмея лениво приоткрыла один глаз, услышав вошедшую соседку:
— Цепь тебя убьет.
— Ручек — нет, ножек — нет, — огрызнулась Фобия, доставая полотенце из рюкзака. — Силой своей ненависти убивать будет?
На улице светало. Если она сейчас уснет — то совершенно точно не проснется вовремя.
Холодный душ. Почему вода всегда холодная? Почему вокруг всегда так холодно?
На пробежку она все-таки опоздала. Но не потому, что проспала, а из-за Антонио. Он перехватил ее у сарая с коровой Киской (утреннюю дойку никто не отменял).
— Давай помогу ведро донести до кухни, — сказал хмуро.
Фобия поставила его на землю и отошла. Ровно на метр. Антонио вздохнул и взялся за ручку.
— Я хотел сказать, что тот поцелуй… Он очень важен для меня.
— Мы чуть весь лагерь не разнесли.
— Бывает… Фобия, может нам постепенно привыкать друг к другу? По миллиметру в день? Это ничего, что долго и сложно. Я могу.
— А я?
Он посмотрел недоуменно. Вроде сама с поцелуями бросалась.
В молчании дошли до кока Боцмана, отдали ему молоко. Отправились на плац.
— Антонио, Нэна тебя любит.
— Да знаю я… Ты думаешь, я боюсь? Просто… Меня тянет к тебе, Фоб.
Всех нас куда-то тянет. Как правило, не туда.
Она остановилась. Подумала о том, что расклад — как во всех сентиментальных романах, жадно прочитанных от скуки. Плохой мужчина — хороший мальчик. Первому не нужна она, второй не нужен ей. Банально до смеха.
Видимо, давно сдерживаемая истерика, наконец, подоспела.
Фобия засмеялась и не могла остановиться. Даже ухватилась рукой за стену чьего-то домика, так весело ей было.
— Прости, — с трудом сказала она обиженному Антонио. — Давай попробуем для начала уцелеть в этом лагере.
— Да, — он скривился. — Это точно. Что вот вчера случилось?
— Может, Крест объяснит?
— Он объяснит… и еще раз объяснит, сам не рад останешься.
— Ну или Оллмотт.
— Представляю. «Было. Прошло. Хорошо».
Теперь и Антонио посмеивался.
К плацу пришли, улыбаясь.
Напрасно.
Крест вообще не любил опоздавших. А улыбающихся опоздавших — тем более.
— Грин! Варна!
Дежурный по лагерю спрыгнул с высокого верстака, на котором Иоким Гилморт любил заниматься столярными работами. Глумливо поклонился — низко, до земли.
— Спасибо, что соизволили! Осчастливили…
— Еще дополнительных пять кругов? — спросил Антонио опасливо.
Крест посмотрел на него презрительно.
— Неа. Не угадал. Плюс пять кругов за недогадливость… А за опоздание — расчистите сегодня то, что осталось от моего домика. Чтобы к вечеру была красота и чистота.
Ну ладно хоть так. Не самое неприятное наказание. Могло бы быть хуже.
Это она погорячилась с такими выводами. Проклевала носом занятия, обедать даже не пошла. Казалось, что если съесть хоть что-нибудь, то заснешь на сытый желудок хоть стоя, хоть сидя.
Разобрать небольшой домик — ерунда. А вот таскать обгоревшие доски за территорию лагеря — непосильный труд. Вездесущая зола быстро закоптила легкие, руки моментально покрылись волдырями и ссадинами. И Фобия, и Антонио уже через несколько часов работы выглядели, как два оборванца — перемазанные золой, вспотевшие, волосы липли к голове. Ужас.
Впрочем, внешность беспокоила Фобию меньше всего. Они даже подшучивали друг над другом. Поначалу. Пока силы были.
Когда дотащили последнюю длинную деревяшку (вдвоем, она за один конец, он за другой) на то место, что служило лагерю свалкой — уже стемнело. Без сил повалились на землю прямо там, возле овражка.
— Надо будет подмести еще, — безрадостно сказала Фобия.
— Ты иди. Я сам, — рыцарски предложил Антонио.
Предложение было заманчивое. Очень.
Но, как ни устала Фобия, возвращаться в их домик с Несмеей не хотелось. Знала — стоит голове прикоснуться к подушке, так навалится страшное одиночество. Теперь Фобия знала два вида одиночества — до вчерашней ночи и после. Первое было невыносимо. Последнее — смертельно.
Полежали, глядя на звезды. Поделились наболевшим:
— Смотри, какой волдырь вскочил!
— А у меня тут — нога опухла. Уронила бревно на щиколотку.
— Синеет.
Кряхтя и постанывая, и все-таки хихикая над этим, побрели к лагерю.
— Если бы меня видел сейчас папа!
— Если бы я видела сейчас папу…
— Мой бы сказал: «Сын! Ты даже в комнате был не в состоянии прибраться».
— А я бы сказала: «Отец! Я даже в комнате никогда не могла прибраться».
— Потому что у тебя не было комнаты!
Почему-то это тоже показалось смешным, и они опять захохотали. Видимо, свихнулись где-то там, между тем, как выносили кровать и обломки шкафа.
Крест наворачивал круги на расчищенном пятачке.
— Мало того, что не уложились вовремя, так еще и гогочете во все горло после отбоя. Нормальные люди уже спят, между прочим.
— Простите! Мы сейчас тихонечко подметем только, — сказал Антонио, сгоняя улыбку.
— И так же тихонечко ляжем и помрем на пепелище, — прошептала Фобия.
— Не обращайте на нас внимания, — продолжил Антонио.
— Вороны знают свое дело! К утру от наших тел ничего не останется.
Крест смотрел на них странно.
Убьет? Заставит бежать? Шить ему новые штаны? Заплетать триста пятьдесят косичек на хвосте коровы?
— Ох! Киска! Она же не доенная, — спохватилась Фобия. — Антонио!
— Ковыляй уже, — добродушно отозвался он.
Торопясь, а оттого сильнее хромая, Фобия пошла к сараю.
Киска встретила ее обиженным мычанием.
— Сейчас, моя ласточка, — виновато проговорила Фобия, тщательно моя руки.
Доила и плакала — от боли в израненных ладонях. Киска тоже недовольно подрагивала носом. Видимо, ей
