привлекательная, элегантная, с высшим образованием…
— Ой, нет, что вы! — отшатнулась она от неожиданного жениха.
— Почему? — искренно удивился он. — Я тебя тут не первый день вижу. Сама же просила — пошли мне мужа! Ну вот.
И он приосанился.
— Нет, — запричитала Надюшка, — о вас я совсем не просила!
Два дня она пребывала в душевном столбняке — ее душила обида: как, она просила, а ей — такой неподходящий товар!
Потом кто‑то ее научил: если просишь, проси конкретнее. То‑то и то‑то.
И она стала просить уже, чтобы не просто выйти замуж, а чтобы муж ее был: умный, богатый, лучше всего — иностранец, причем желательно из стран Западной Европы или американец (но не чернокожий).
И вскоре именно такой человек (умный, богатый, иностранный и не чернокожий) возник в ее окружении. И все получилось точно так, как она просила: он сделал ей предложение, она вышла замуж и уехала с ним в Америку.
Но — увы! — это не принесло ей радости. Во — первых, ее бывший муж, отец ее ребенка, категорически отказался отпускать его из России и подписывать разрешение на его отъезд. Поэтому пришлось оставить этого ребенка с бабушкой. Это была плата за то, что новый супруг был иностранец.
Во — вторых, оказалось, что самой Надюшке в Америке абсолютно нечего делать, — не деньги же ей зарабатывать при богатом муже! И она пошла учиться в какой‑то университет, который и окончила с дипломом по русскому разговорному языку.
А в — третьих, американец решил с ней развестись, но сделал это хитро и по — тихому, чтобы ничего ей не досталось из его богатств: он нашел такую страну (типа Гонолулу или Гвинеи), где по закону можно получить развод не платя жене отступных. И его адвокат просто предъявил Надюшке уведомление о разводе. И все. Это была плата за то, что муж ее был умен.
И Надюшка вернулась домой. Теперь она снова соединилась со своим ребенком, а на стене у нее висит диплом, выданный за отличное знание русского разговорного языка. Но разговаривает она на нем каким‑то надтреснутым голосом, модуляции которого должны свидетельствовать о пережитом страдании.
Конечно, тут как на это посмотреть. Можно сказать о том, что есть такой мазохистский кайф: брать от жизни все, даже больше, чем можешь, и при этом желать казаться обездоленной… Но лично мне эта история вспомнилась, когда я прочитала у преподобного Нила Сорского:
«Молись, говоря: «да будет воля Твоя во Мне». Молясь, просил я часто себе того, что мне казалось хорошо, и упорствовал в прошении, неразумно принуждая Божию волю и не предоставляя Богу устроить лучше, чем Сам Он признает полезным. Но, получив просимое, впоследствии крайне скорбел, зачем просил я, чтобы исполнилась лучше моя воля, потому что дело оказывалось для меня не таким, как думал я».
И что же? Если посмотреть беспристрастно на некоторые свои разочарования и провалы, нельзя не признать, что многие из них были выпрошены, вырваны у жизни едва ль не силком, вслепую…
Как‑то раз превосходным сентябрьским деньком шли мы по Невскому и весело болтали — поэт Олег Чухонцев, критик Сергей Чупринин и я. Приехали мы в Питер в командировку, остановились в прекрасной гостинице, времени до вечера, когда у нас была назначена литературная встреча, оставалось вдоволь, и вот мы просто вольно гуляли и наслаждались…
— А ведь, в сущности, мечты сбылись, — сказал вдруг Чухонцев, — Я вот всегда мечтал, чтобы мне не хлопотать, не ходить по редакциям, а сидеть дома. И чтобы мне сами оттуда звонили и просили дать им стихи. Так и произошло. Теперь звонят, просят — стихов на всех даже и не хватает…
В юности, до самого слома советской власти, его практически не печатали, цензурировали и каждую публикацию, которой приходилось дожидаться годами и получать в купированном виде, он добывал сердечной мукой.
— А вы, Сергей Иванович, о чем мечтали вы? — спросил Чухонцев Чупринина.
Исполнение желаний
Как-то раз превосходным сентябрьским деньком шли мы по Невскому и весело болтали — поэт Олег Чухонцев, критик Сергей Чупринин и я. Приехали мы в Питер в командировку, остановились в прекрасной гостинице, времени до вечера, когда у нас была назначена литературная встреча, оставалось вдоволь, и вот мы просто вольно гуляли и наслаждались…
А ведь, в сущности, мечты сбылись, — сказал вдруг Чухонцев, — Я вот всегда мечтал, чтобы мне не хлопотать, не ходить по редакциям, а сидеть дома. И чтобы мне сами оттуда звонили и просили дать им стихи. Так и произошло. Теперь звонят, просят — стихов на всех даже и не хватает…
В юности, до самого слома советской власти, его практически не печатали, цензурировали и каждую публикацию, которой приходилось дожидаться годами и получать в купированном виде, он добывал сердечной мукой.
А вы, Сергей Иванович, о чем мечтали вы? — спросил Чухонцев Чупринина.
— Я? — замялся тот и, несколько смущаясь, произнес: — Я ведь начинал в Ростове. Так вот — хотелось мне очень быть главным редактором… толстого литературного журнала.
— Ох, так вы точно в цель и попали! — засмеялся Чухонцев. — Сколько лет вы уже главный редактор «Знамени»? Двадцать?
— А ты? О чем мечтала ты? — спросили они у меня.
— Я?
С Невы подул прохладный ветер, надувая полы моего тонкого плаща. Золотые лучи стекали с купола Казанского собора и заливали лицо. Тут же стоял краснолицый и чуть поддатый Петр Первый с какой‑то важной дамой в завитом парике и кринолине — с ними можно было сфотографироваться на память. Рядом оказалась карета с кучером — не желаете ли прокатиться? Весь Невский нес в себе тысячи возможностей и поводов для игры.
— Ну да, да, ты! О чем мечтала ты? — снова спросили они. — Чего ты хотела?
Я вспомнила, как много лет назад — двадцать? двадцать пять? — тот же вопрос задавал мне мой духовник:
— А чего вы хотите? Вы сами‑то знаете?
И тогда я ему ответила, зажмурившись от дерзости, от неисполнимости моих желаний:
— Я бы хотела жить среди сосен, где‑нибудь в Переделкине, писать стихи и слушать классическую музыку!
— Да это вы прямо здесь, на земле, хотите в раю оказаться! — засмеялся он. И в глазах его проплыли облака сомнения: он знал — здесь, на земле, человеку надлежит изведать многие скорби… Какая уж классическая музыка среди сосен!
— Ну хотя бы скажи — твои‑то желания — сбылись? — теперь настаивали мои спутники.
— Ну
