у меня не получилось всего один…
— Это не имеет значения, Майту, — суровым голосом остановил он её.
И Майту снова прижалась к полу, руки её дрожали так крупно, что, казалось, переплетённые на затылке пальцы её танцуют какой-то чудовищный танец. Она сминала собственные спутанные волосы, приближала локти к щекам и кусала до крови губы. Алая струйка неторопливо, вальяжно ползла вниз по её острому подбородку. Тесоро, сидевший рядом, напротив, уже овладел собой и в пристальном ожидании смотрел то на кресло, то на обнажённые мечи охранника.
— Вы знаете, как важно было для меня встретиться с этой девушкой, — негромко сказал Великий, — поэтому, если вы желаете сохранить свои головы, вам придётся постараться и привести её — а также и тех, кто предал нашу родину — обратно. Вы доставите девушку сюда отдельно, остальных можете казнить немедленно, я выдам вам документ, с которым вы обратитесь в Палаческую коллегию. Учтите, я не позволю вам провалиться: я не хочу, чтобы у моих работников была плохая репутация, поэтому, если вы не справитесь, на эшафот поведут вас. Преданность Сектору должна быть безгранична, надеюсь, вы об этом помните.
Майту заскулила, будто побитый щенок, Тесоро же поднялся с колен и, быстро согнувшись в уважительном поклоне, неуверенно протянул вперёд мощную руку:
— Мой господин, мы оправдаем ваши ожидания… прошу лишь…
— Ты ничего не можешь просить, — безжалостно отрезал голос, — отправляйтесь на поиски немедленно. Карта у тебя есть, Тесоро.
— Да, мой господин! — развернувшись к Майту, он сердито встряхнул её за плечо. — Поднимайся, если хочешь жить!
В тишине и спокойствии начинается утро на родине Астаэли. Она не может видеть свою владычицу, ту, кто является для всех её соплеменников духовной матерью и истиной в последней инстанции, но связь между ними так крепка, что временами девушке кажется, будто она улавливает чувства своей повелительницы, а именно — её беспокойство.
И впрямь, женщина, что сидит сейчас в тихом гроте, лишённая свиты, советников и прочих прихлебателей, которые так необходимы для утверждения авторитета в первую очередь в собственных глазах, чувствует тревогу. Её рука часто нервно вздрагивает, пальцы сминают край пышного одеяния, тоска и боль сверкают в её глазах, и всё-таки она никуда не сдвигается, не пытается сбросить свою тревогу, как сбрасывают тяжёлые мантии. Она пришла сюда одна, без чьего-либо ведома, в курсе насчёт её передвижений только двое: самая преданная её служанка и наперсница и тот человек, которого она ждёт.
Он приходит на закате, когда женщины уже готова подняться и уйти, к каким последствиям ни привела бы её опрометчивость. Он появляется на пороге грота, сливаясь с фоном вечернего неба, и его взгляд, привыкший к полумраку его унылой вотчины, быстро отыскивает женщину. Она поднимается легко, будто бы ничто не тяготит её, и смотрит в его лицо внимательно, спокойно, с лёгкой усмешкой в уголках губ. Он же глядит прищурившись, тоже как будто испытывая её, насмехаясь над нею. Она вздрагивает, когда понимает, что он нисколько её не боится, хотя находится на её территории. Они приближаются друг к другу, словно две враждебные стихии, чьё вечное противостояние поддерживает в обоих жизнь. В паре шагов они замирают и пристально смотрят друг другу в глаза. Тёмный взор встречается со светлым, его бледная кожа выглядит нездоровой на фоне её загара.
— Ты пришёл, брат мой, — негромко сказала женщина, — я не думала, что ты заставишь ждать.
— Не хотелось бы мне устраивать свидание на твоей территории, сестра, — ответил он совершенно спокойно, — мне было бы более приятно, если бы мы встретились на ничейных пустошах…
— Я не могу оставить своих подданных.
— Я оставил своих, лишь бы снова увидеться с тобой, сестра моя. Давно мы не разговаривали в таком задушевном тоне, давно уже не встречались… прошло больше десяти лет с тех пор, — в его улыбке сквозил яд.
— Раньше нам было достаточно только писем, — вздохнула она. — Я не хотела допускать твою отраву в свою обитель.
— Отраву? О чём ты? — его брови приподнялись, а в глазах опять мелькнула усмешка.
— Мы разошлись давно, давно наши государства разделила ссора, и всё это потому, что модели управления у нас различались. Слишком… различались, — женщина сделала паузу. — Вы требовали подчинения, мы давали свободу, и только одного общего качества мы искали — верности — да так и не нашли. Вы насаждали злобу злобой, а мы — мягкостью. Мы были слишком внимательны, и люди рассердились, они потребовали угадывать каждое их желание, ваши были недовольны, потому что не получали даже самого необходимого. И вот теперь мы в одном положении: люди не любят нас, но служат по привычке, порок процветает всюду, и мы ничем не отличаемся от вас. Вот почему я решила встретиться с тобой здесь сегодня.
Мужчина протянул к ней руку, и она не отдёрнула ладони. Они стояли друг напротив друга, чувствуя теплоту пальцев врага, сплетённых со своими пальцами, и молчали.
— Столько лет провести в обычной переписке — и наконец-то встретиться вживую, — негромко сказал он, — в последний раз я видел тебя перед вступлением в должность. Тогда ты говорила много разных глупостей, была такой наивной. И сейчас в твоём взоре мне видится та же самая детская неопытность, правда, сейчас она тебя не украшает, ведь ты взрослая женщина.
— А ты стал ещё большим мизантропом, — выдохнула она.
— Что поделаешь, если живёшь в мире, где любовь — это всего лишь услаждение плоти, где главный двигатель прогресса — деньги и где разврат полностью задушил всё светлое и доброе? — спокойно спросил он. — Мои люди стали слишком тупыми и жадными, их невозможно терпеть без издевательской усмешки!
— Но ведь ты сделал их такими!
— Да, я и многие поколения правителей до меня. Мы это сделали, потому что скотом повелевать легче. И ты недалеко ушла от меня: твои подданные, зовущие тебя матерью и такие предупредительные с тобой, по твоей указке прирежут собственного отца. Разве они не животные?
Голова женщины поникла, светлые волосы разметались по плечам.
— Ты прав. Они животные, и я их ненавижу. Мне некуда деться от своей доли, мне нужен был хоть кто-то, кто сумел бы меня понять, и вот… вот поэтому я сейчас перед тобой. Я прошу твоей помощи. Мы одинаковы, я хочу объединиться.
— Нельзя объединиться, если остаются препятствия, — его голос звучал задумчиво и глухо, — а препятствие — это знание.
По её губам скользнула горькая усмешка.
— Ты знаешь, что я, хоть и зову своих подданных детьми, давно не делаю между ними
