безразлично парирует она. Ее слова вскрывают давний нарыв, и меня полосует жгучей болью вперемешку с ядовитой ревностью.
— Уверена, что его нет у твоего мужа? Или ты отсасываешь ему исключительно в презервативе? — жалю я, скатываясь в грубую пошлость.
В отличие от меня у нее хватает достоинства промолчать, но ее разочарованный холодный взгляд говорит сам за себя. Я — вспыльчивый ревнивый идиот, а она — выдержанная мудрая женщина, не опускающаяся до истеричных выяснений отношений.
— Прости, — устало провожу ладонями по лицу.
— Не извиняйся, Макс. В твоем возрасте я тоже не умела контролировать свои эмоции. — Агния натянуто улыбается. — Жду тебя в девять, и надеюсь, ты явишься в лучшем настроении, чем сейчас.
Варвара
Мать не слышала, как я вернулась домой, потому что валялась в отключке на продавленном засаленном диване в своей провонявшей тяжёлом перегаром комнате. Я отлучилась в ванную всего на пятнадцать минут и точно не ожидала, что она так быстро очухается.
— Мам, что ты делаешь? — застав вдрызг пьяную родительницу за потрошением сумочки, подскакиваю к ней со спины и вырываю из ее трясущихся рук свою личную вещь, купленную на мои личные деньги.
Осоловевший взгляд фокусируется на моем лице, а я запоздало замечаю зажатые в ее кулаках смятые пятитысячные купюры, которые она успела вытащить из сумки. Откуда они там взялись?
— Отдай, это не твоё, — требую я, хватая маму за руки, но она грубо отталкивает меня, угодив кулаком мне в предплечье.
— Я тут голодаю, а ты болтаешься сутками непонятно где! Кинула мать одну, без еды и денег! — вопит, вылупив на меня воспалённые глаза с сеточкой лопнувших на сетчатке сосудов. От нее разит дешевой водкой и немытым телом. На одутловатом лице тупое озлобленное выражение. После тяжелого запоя мать всегда бешеная и невменяемая, а судя по батарее пустых бутылок на кухне и горе грязной посуды в раковине, пила она много, беспробудно и не одна.
— Мама, отдай мне мои деньги, — по слогам говорю я, пытаясь держать себя в руках и не срываться. — Я их заработала.
— Как? Раздвигая ноги для мужиков? — презрительно кривится она, обдавая меня мерзким выхлопом, и убирает купюры в лифчик под серой, давно нестираной сорочкой. — Наградил бог доченькой, — выплевывает с отвращением. — Наглости еще хватает матери хамить. Вырастила шалаву на свою голову. Позорище. Соседям не стыдно в глаза смотреть?
— А тебе не стыдно? Это к тебе толпы алкашей, словно к себе домой шастают, — огрызаюсь я, обречённо понимая, что не видать мне денег, как собственных ушей.
Не драться же с ней в конце концов?
— Неблагодарная дрянь! Проститутка! — яростно бросается на меня мать, размахивая руками.
Получив хлесткую оплеуху по лицу, я пытаюсь отскочить в сторону, но очередной удар сносит меня с ног. Упав на колени, ползу к двери в санузел. В ушах звенит, разбитая губа пульсирует, правая щека стремительно опухает. Мать кричит и сыплет оскорблениями, унижает словами, дерет за волосы, вырывая целые клочки. Она сильнее и крупнее меня. Во взвинченном состоянии, вызванном похмельным синдромом, мама не осознает, что творит. У меня такой прерогативы нет. Я не смогу ударить в ответ, только закрыться в ванной и переждать бурю.
Резко выпрямившись, заскакиваю в ванную и, закрыв щеколду изнутри, обессиленно сползаю на пол. Поджав к груди колени, тихо вою, размазывая по щекам соленые слезы. Меня трясет, но боли почти не чувствую.
Мама срывалась на мне и раньше, но в последние месяцы приступы агрессии участились. До моего совершеннолетия она немного побаивалась периодически заглядывающих с проверкой инспекторов из соцслужб. Наша семья попала на учет после того, как я оказалась в больнице со сломанной рукой и многочисленными побоями. Матери грозило лишение родительских прав. В таком случае она бы лишилась еще и пособий, на которые мы жили после смерти отца. Теперь, когда пособий больше нет, она не придумала ничего лучше, чем отбирать у меня с трудом заработанные копейки. Иногда с боем, как сегодня. Иногда слезами и уговорами.
Самое ужасное — я чувствую себя обязанной не дать матери скатиться еще ниже, но ума не приложу, как это сделать. Мы одни во всем мире. Ни родственников, ни друзей, способных дать дельный совет и хоть как-то помочь. Участковый разводит руками. Принудительного лечения для таких, как моя мать, в нашей стране нет. Пару раз ее забирали в психушку и прокапывали, но она сбегала оттуда под расписку, как только приходила в себя. После на пару недель устанавливалось затишье, и я снова начинала верить, что если будем держаться вместе, то обязательно справимся с ее болезнью.
В недолгие периоды «завязки» мама каялась, плакала, обещала взяться за ум, найти работу. Мы наводили в квартире порядок, много разговаривали и вместе штудировали объявления с вакансиями. Мать не брали на высокооплачиваемую работу, несмотря на высшее экономическое образование, так как трудовая книжка пестрила увольнениями, а батрачить за гроши уборщицей или продавщицей было ниже ее достоинства. Она держалась до первой зарплаты и срывалась в очередной затяжной запой. Мои уговоры и мольбы ее только раздражали и доводили до бешенства.
Я понимаю, что она больна и нуждается в лечении. Алкогольная зависимость меняет людей до неузнаваемости, лишает морального облика, отключает совесть, полностью деформирует личность. Человек превращается в озлобленное пьяное животное за сравнительно короткий срок. Я собственными глазами наблюдала, как она проходила все этапы деградации, и чувствовала себя беспомощной и жалкой. Если бы у нас были деньги, чтобы оплатить маме полноценное качественное лечение и реабилитацию в специализированном наркологическом центре, всё могло сложиться иначе. Но я вчерашняя школьница, вынужденная содержать нас обеих, а вместо благодарности получаю по лицу.
Мать какое-то время пинает дверь, проклиная никудышную дочь. Я сижу тихо как мышка. Жду, когда успокоится и, переодевшись, уйдет за «лекарством от нервов». Тогда в моем распоряжении будет минут десять, чтобы собрать свои вещи и свалить из этого гадюшника.
Куда?
Я еще не решила. Главное успеть до того, как мать вернется с подкреплением из местных забулдыг, которые с легкостью вынесут хлипкую дверь. Такое уже бывало, но мне каким-то чудом удавалось вырваться. Дальше испытывать судьбу нельзя. Надо бежать отсюда без оглядки, иначе однажды меня или забьют до смерти, или изнасилуют.
Как только раздается характерный хлопок входной двери, я покидаю свое временное убежище и быстро бросаю в спортивную сумку вещи первой необходимости и документы. К счастью, у меня немного шмоток и на сборы уходит не больше пяти минут. Сунув телефон
