ногу. Фома мне помогает.
— Что-то серьезное? Как же так?!
Как и любой испанец, Диего очень… очень экспрессивный парень. С таким же успехом я бы могла сказать, что смертельно больна — его реакция была бы похожей.
— Да нет. Все не так страшно, как кажется.
— М-да, я, похоже, и правда лишний, — хмыкает за моей спиной Феоктистов. — А он ничего. Кажется вполне искренним, — и переходит на английский, — Привет. Я Фома. Женин друг. А ты, стало быть…
— Диего. Спасибо, что помог. Если бы я только знал!
— Ну, теперь знаешь. Передаю нашу пострадавшую с рук в руки. Не буду мешать.
— Фома, — лепечу я.
— Завтра увидимся.
Растерянно смотрю на опустевший коридор.
— Я точно ничему не помешал?
— Нет, — шепчу. — Проводишь меня до спальни? Не знала, что ты вернулся.
— Еще вчера.
— А сегодня уже поругался с Кимом? — из последних сил выдавливаю улыбку. Диего всегда после разборок с другом приходит в мой сад выпустить пар — подрезать кустики и подравнять клумбы.
— Да пошел он, — экспрессивно машет рукой. — Лучше расскажи, как тебя так угораздило?
— Фома вроде все объяснил. Неудачная партия в пляжный волейбол.
— Ох уж этот Фома! Я думал, он на меня бросится, серьезно. Так глянул, что ух… Посмотри, до сих пор дрожат руки. Ох ты ж черт, я их даже не вымыл. Сейчас…
Диего уходит, в кране журчит вода. Стучат шкафчики в кухне — мой испанский друг чувствует себя как дома в моих апартаментах. А потом он возвращается с переносным столиком, на котором накрыт легкий ужин и стоит бутылка вина.
— Пить не буду, — предупреждаю. — Я на обезболах.
— Жаль. Я бы не отказался от компании. Да и пьяненькую тебя хотя бы можно разговорить. Ужас как хочется посплетничать.
— Да я вроде и так не молчунья.
— И я всегда удивлялся этой твоей особенности — говорить, не сказав ни слова важного. Эта ваша северная закрытость обескураживает парней вроде меня.
— А нас обескураживает ваша непосредственность.
— Так проще. Меньше негатива остается внутри. Мы сразу его выплескиваем. Пф… И нет его! — Диего шевелит пальцами в воздухе, подкрепляя свои слова жестами. — А вы все в себе носите. Даже не спорь. Этот твой… друг, — Диего закатывает глаза, демонстрируя тем самым, что ни на минуту не поверил в нашу дружбу, — хотел мне зарядить в челюсть, но не стал. И теперь, я уверен, места себе не находит.
— А если бы зарядил? — смеюсь.
— Уже бы знал, что ко мне тебя ревновать не стоит, — подмигивает. — А так надумает, чего нет… Будет мучиться. Или ты этого и хотела? А, хитрая бестия?
Не знаю… Не могу себе объяснить, какого хрена меня так подорвало. Лежу, гляжу в потолок, по комнате скользят тени, которые разгоняет свет фар проносящихся по улице байков. Живу я в забытом богом месте, и трафик здесь не то чтобы мощный. Зато рев моторов, отражаясь от нависающих над узким проездом домов, звучит, словно в усилителе. Башка лопается. Закрыть бы окно. Но кондер здесь сдох еще, кажется, в прошлом столетии. От жары немного спасает лишь легкий сквозняк. Закупорься я — и тут за полчаса образуется баня. Раньше было плевать. А теперь… Теперь нет. Потому что я, наконец, вроде как согласился, что достоин нормальной жизни. Реши я задержаться в Тае на более длительный срок, уже, наверное, подыскал бы жилье получше. А так, какой смысл?
Открываю чат с Давидом — моим старым приятелем, с которым мы мутили совместные проекты еще в институте. Из всех предложений, которые мне до сих пор поступают, его мне понравилось больше других. Даже чувствую легкий зуд азарта, которого уже не испытывал тысячу лет. Подумываю согласиться. И лишь одно тормозит — тогда мне надо будет уехать. А тут Женька и… Короче, все сложно.
Встаю. Шлепаю босыми пятками по полу. Достаю из холодильника банку колы, открываю и с жадностью отхлебываю. С верхней полки на меня косится початая бутылка дешевого бурбона. Но рука даже не тянется. Алкоголь не решает проблем. Я три года им глушил чувства. И что? Это ни черта не изменило. Мне все равно пришлось с ними разбираться. По-честному и на трезвую.
Интересно, они трахаются?
Стоит представить Женьку в руках этого прилизанного испанского мачо, как черти внутри оскаливаются. И вот какого хрена, казалось бы? Я же все для себя решил. Нет никаких сомнений, что на этом этапе жизни я тупо не готов ни к каким отношениям. Но чем больше времени мы с Женькой проводим вместе, тем отчетливее звучит в голове вопрос — а, собственно, какого хрена?
Впрочем, что об этом думать, да? Любые вопросы сняты. Ты получил, что хотел. Так? Ну, вот и живи с этим. Но почему-то это почти невозможно схавать. Может быть, все дело в том, что еще несколько часов назад наша жизнь могла пойти совсем по другому сценарию. Сценарию, который полностью избавлял меня от мук выбора и предусматривал для нас с Женькой лишь один путь — вместе.
На первый взгляд, конечно, я не хотел такого развития событий. Тупо не был к нему готов. Но парадокс в том, что когда этот сценарий скомкали и выбросили в мусорку, я почувствовал вовсе не облегчение, а как будто бы возмущение даже. Ведь какого черта? Сначала напугали нас до чертей, а когда я уже почти свыкся с мыслью, что стану батей — бах, и… ничего. Кто так делает? Это все равно, что пообещать рассказать какую-то, блин, сенсацию, а потом бросить — ой, знаешь, я передумал.
Ну, то есть я ведь представил Женьку пузатой. В моей голове мы уже обо всем рассказали родителям, и даже провели гребаную гендер-пати. Было стремно — капец. Ага, в моих долбаных фантазиях… Я уже не высыпался, я уже почувствовал неудовлетворенность от нашей стухшей после родов интимной жизни, я подержал мелкого на руках и был, прости господи, им обделан. Я это прочувствовал, смоделировал внутри себя ситуацию и ее прожил, прикиньте, а тут такой облом.
Женька ведь уже мне принадлежала. Полностью. От маленьких пальцев на ногах до кончиков белокурых волос. И после такого появляется этот сраный Диего, которому в моих фантазиях вообще нет места. Наверное, поэтому, да, меня теперь так разматывает?
Туда — сюда. Пот льется по лицу и груди. Бреду в душ, чтобы хоть чуть-чуть освежиться. Башка кипит. Процессор глючит. А еще зубы сводит, стоит представить их вместе, и натурально хочется убивать. Вот даже
