— Ты смотри, аккуратнее! Они порядочные девушки. Не вздумай приставать или заигрывать с ними только потому, что под платьем у них видны голые грудки. Так у них принято. Сам-то я уже старый. Но Жуло и Малыш Луи как-то по приезде сунулись однажды и обожглись на этом деле. Потом девушки к нам долго не приходили.
Да, эти две индианки были настоящие красотки. В центре лба у каждой — маленький кружочек, придававший лицам еще большую экзотичность. Они очень любезно говорили с нами, но, будучи слаб по части английского, я понял только, что они рады приветствовать нас в Джорджтауне. Вечером мы с Гитту отправились в центр города. Совершенно иной мир, совсем непохожий на наш тихий квартал. На улицах полно народа — белые, черные, индийцы, китайцы, солдаты и моряки в форме. Бесчисленное количество баров, ресторанов, пивнушек и ночных клубов. Они так ярко освещали улицу, словно стоял день.
И вот я впервые в жизни увидел цветной фильм и был совершенно потрясен. Затем мы с Гитту заглянули в большой бар. Один угол был сплошь занят французами. Они пили «Фри Куба» — напиток, представляющий собой смесь рома с кока-колой. Все бывшие каторжники. Некоторые беглые, другие — просто удравшие из Гвианы свободные поселенцы. Жили они впроголодь, хорошую работу найти не могли, а местное население и власти глядели на них косо. Поэтому они только и мечтали о том, как бы удрать в какую-нибудь другую страну, где жизнь им казалась богаче и легче. Среди них, по словам Гитту, попадались и очень лихие ребята.
— Ну вот возьми, к примеру, меня, — сказал один парень.— Вкалываю на лесоповале на Джона Фернандеса за два доллара пятьдесят центов в неделю. Раз в месяц вырываюсь на несколько дней в Джорджтаун. Совсем отчаялся.
— А ты?
— А я делаю коллекции бабочек. Ловлю их в лесу и, как наберу побольше самых разных и красивых, укладываю в стеклянные коробочки и продаю. Другие работали грузчиками в порту. Работали все, а на жизнь никому не хватало.
— Ладно. Хоть и несладко нам приходится, зато на свободе, — сказал один парень. — А свобода — это все же здорово!
Разгоряченные напитками, мы шумели и кричали, рассказывая друг другу самые невероятные байки: мы были уверены, что единственные в этом заведении понимаем и говорим по-французски.
— Вот, взгляните на меня! — воскликнул мой сосед. — Я делаю резиновые куколки и ручки для велосипедов. Загвоздка одна — когда девочки забывают своих кукол в саду на солнце, те, бедняжки, тают и теряют форму. Знаете, во что превратилась одна тихая улица, на которой я продавал свои игрушки? В настоящее осиное гнездо! Последнее время избегаю ходить днем по половине улиц Джорджтауна. Та же штука и с велосипедами. Стоит оставить на солнце, и тут же ручки к рукам прилипают.
— Или возьмите меня, — вмешался второй. — Я тоже работаю с балатой, делаю палочки, которые негритянские девушки втыкают в волосы для красоты. А морякам говорю, что я — единственный уцелевший с Мер-эль-Кебира (Французская военная база в бухте Оран. После капитуляции Франции стоявшая там эскадра отказалась от предложения англичан продолжить войну против Германии или сдаться без оружия. Была потоплена английским флотом, потеряв при этом 1300 моряков.). Ну, глядишь, кто и купит палочку из сочувствия. Они, правда, не виноваты, что остались в живых. Восемь из десяти покупаются на эту байку.
Болтовня этой публики заставила меня рассмеяться, но в глубине души я понимал, что зарабатывать на жизнь далеко не просто. Кто-то включил в баре радио — передавали речь де Голля из Лондона, обращенную ко всем французам в мире, в том числе и к тем, кто находился далеко от родной земли, в заморских колониях. Все внимательно слушали. Она была очень трогательной и эмоциональной, эта речь, и в баре стояла тишина. Внезапно один парень, немного перебравший, пожалуй, «Фри Куба», вскочил и закричал:
— Братцы, это здорово! Я наконец понимаю по-английски! Я понял каждое слово Черчилля!
Все расхохотались, никто не пытался объяснить парню его ошибку.
Да, мне предстояло научиться зарабатывать на жизнь. О том, как это сложно, я прежде никогда не задумывался. Находясь в неволе, я напрочь утратил всякое чувство ответственности и понимание, какими путями можно честно заработать. Человек, так долго пробывший в заключении, где не надо беспокоиться о еде, жилье и одежде, человек, которым управляют, который отвык обладать какой-либо собственностью и привык бездумно повиноваться приказам, получать питье и еду в определенные часы,— этот человек вынужден заново учиться жить нормальной человеческой жизнью. Учиться с азов, оказавшись вдруг в центре большого города и не умея ходить по тротуарам, чтобы не сталкиваться с людьми, или переходить дорогу по правилам, чтоб его не переехала машина. Я сидел за столом, слушал разговоры, и вдруг мне захотелось в туалет. Вы не поверите, но какую-то долю секунды я высматривал охранника, у которого требовалось спросить разрешения выйти. Длилось это, повторяю, всего долю секунды, и, очнувшись, я внутренне рассмеялся и сказал сам себе: «Папийон, заруби себе на носу: отныне, если захочется тебе пописать или сделать что-нибудь еще, ты не должен спрашивать никакого разрешения ни у кого. Отныне и во веки веков!»
А в кино, когда девушка-контролер выискивала местечко, куда бы нас посадить, меня так и подмывало воскликнуть: «Милая девушка, я не стою вашего беспокойства. Я всего-навсего заключенный, стоит ли хлопотать?» А потом, идя по улице, я то и дело оборачивался. Видно, Гитту было все это хорошо знакомо, потому что он сказал:
— Чего все время оборачиваешься? Смотришь, не идет ли за тобой охранник? Запомни, Папийон, они все остались там, на каторге!
В бар зашел полицейский патруль — жутко аккуратные и подтянутые английские негры. Они принялись обходить столы, проверяя у посетителей документы. Добравшись до нашего угла, сержант быстро и цепко обежал все лица глазами. Увидел одно незнакомое — мое и сказал:
— Удостоверение личности, сэр, будьте любезны.
Я протянул документ, он сверил фотографию и отдал обратно со словами:
— Прошу прощенья, но вы для меня новый человек.
Добро пожаловать в Джорджтаун! — И они удалились. Поль де Савойяр заметил:
— Эти ростбифы, от них прямо помереть можно! Знаете, кому они доверяют на все сто? Только беглым! Стоит только кому сказать, что бежал с каторги, они начинают раскланиваться и тут же отпускают на все четыре стороны.
Несмотря на позднее возвращение домой, в семь утра я уже стоял у главных ворот в порт. Примерно через полчаса появились Куик и Ван Ху с тележкой, груженной овощами с верхом. Были тут и цыплята, и яйца. Я поинтересовался, где их китайский приятель. Куик ответил:
— Но он все показал нам вчера, и хватит. Теперь и сами справимся.
— А далеко пришлось ехать?
— Да. Часа два с половиной в один конец. Выехали в три и, видишь, только сейчас вернулись.
Куик достал горячий чай в термосе и пончики. Усевшись на парапет рядом с тележкой, мы принялись за еду.
— Думаешь, они придут, эти твои вчерашние американцы?
— Надеюсь. А если не придут, продадим другим.
— Ну а цены? Ты их знаешь?
— Чего тут знать. Я же не говорю: это стоит столько-то, а это — столько-то. Я говорю: сколько дадите?
— Но ты же не говоришь по-английски!
— Это верно. Однако пальцы и руки имеются. Можно объясниться. Кстати, ведь ты, Папийон, вроде бы говоришь по-английски. Вполне достаточно, чтобы торговаться.
— Да. Ладно, сперва посмотрим, как это у вас получится.
Ждать пришлось недолго. Подъехал большой джип. Из него вышли водитель, какой-то офицер в мелком чине и двое матросов. Офицер осмотрел салат, баклажаны и прочее. Обнюхал каждый ящик и корзину, пощупал цыплят.
— Сколько за все?
И начался торг. Американец говорил как-то странно, в нос. Я не понимал ни слова. Куик лепетал что-то по-китайски и по-французски. Видя, что они никак не могут прийти к соглашению, я отозвал Куика в сторону.
— Сколько вам все это обошлось?
Он обшарил карманы и вынул семнадцать долларов.
— Сто восемьдесят три, — сказал он.
— А сколько он дает?
— Двести десять. Я считаю, это мало.
Я подошел к офицеру. Он спросил, говорю ли я по-английски.
— Плохо. Говорите медленней, — попросил я.
— О"кей.
— Сколько вы даете? Нет, двести десять — это очень мало. Давайте двести сорок?
Он помотал головой. Потом он притворился, что уходит, потом опять вернулся. Снова отошел и залез в джип. Но я чувствовал, что все это — просто представление. Тут вдруг подошли две наши хорошенькие соседки-индианки. Они наверняка уже давно наблюдали за этой сценой, потому что сделали вид, что не знакомы с нами. Одна подошла к тележке, заглянула в нее и спросила:
— Сколько за все?
— Двести сорок долларов,— ответил я.
