Постепенно капитан выводит судно на курс траления.
— Отдать вайера! — кричит Янис. И загудели лебедки, заработали тали и блоки, зазвенели натянутые как струна вайера... На мачте судна появляются два черных треугольника — судно идет с тралом.
Поставить трал — дело нескольких минут, но заняты все. Предельно собранны, предельно точны. Когда уходят с палубы в свои кубрики, невольно напрашивается сравнение с хоккеистами, которые так же, отыграв трудную и короткую смену, устало садятся на скамью.
— Сколько идти? — спрашиваю Яниса и смотрю на эхолот, который показывает все ту же глубину — сорок метров.
— Часа три-четыре, — отвечает капитан.
Между солнцем и морем уже широкий просвет, но красный диск еще холоден. Красноватые облака и солнце словно нарисованы на заднем плане огромной сцены... Впереди и справа видны остальные суда, которые движутся в одном направлении. Капитан не спускает глаз с эхолота и только иногда бросает взгляд на компас. Он должен удерживать судно именно над глубиной в сорок метров. Сойти в сторону нельзя, там камни, а трал идет по дну. Эхолот как бы следит за грунтом и по песчаному дну определяет необходимый курс траления. Янис включает рацию и поясняет:
— Надо слушать остальных, чтобы кучности не было. За нами тянется четырехсотметровый трал. А в нашем квадрате тридцать судов.
На самописной ленте эхолота рядом с сочными дорожками, показывающими песчаное дно, плотные точечки — это треска. Янис берет ленту и, словно читая ее, просматривает сверху вниз:
— Разве это рыба? Вот в сезон кильки — в феврале, марте, апреле бегаешь, бегаешь по морю, ищешь кильку — и вдруг на ленте густая полоса. Значит, над грунтом повис плотный косяк. И потом поднимаешь тонн двадцать на зависть другим капитанам. Буквально не успеваешь ставить трал...
Было понятно, что Янис скучает по размаху, который требует не только полной отдачи, но и таланта. После окончания училища он пришел помощником на судно капитана Иманта Шталберга, которого называли королем кильки. В колхозе есть мастера и по ловле трески, камбалы... Одним словом, Янису повезло: он два года поработал с большим мастером промысла. И когда в конце 1971 года капитан Шталберг ушел плавать на больших судах, его место занял Янис Шуба. Когда-то в Латвии секреты рыбацкого ремесла передавались из поколения в поколение в пределах одной семьи. Теперь чаще встретишь другое — секреты передаются от старшего товарища младшему, неважно, какой он фамилии, был бы ученик способный...
— Пока все идет хорошо, — разглядывая ленту, заключает Янис. — Может, пойдете на камбуз, закусите? На меня не смотрите, я теперь до конца дня не сойду отсюда.
Погода портится, видимость ухудшилась. Небо затянули низкие тучи. Эфир по-прежнему полон голосов. «РБ-ешки» возвращаются домой. При такой погоде работать не могут, да и поговаривают, что рыбы мало. Янис повернулся к рации, покрутил ручку и, поймав какую-то станцию, вслушался в английскую речь, затем перевел:
— Шведы передают штормовое предупреждение. В северной части Балтики ожидается семь-восемь баллов, ветер юго-восточный... Знаете, каждая рыба имеет свой ветер и по-разному ощущает атмосферное давление. Например, кильке вот этот ветер не нравится — и косяк рассыпается. А треска, чувствуя, что начинается шторм, уходит в камни, и именно в это время ее очень много попадает в трал. Один хороший трал мы уже подняли, и у меня не было основания не поставить второй... Подержите минутку штурвал, — неожиданно попросил он и вышел из рубки. Вернувшись, протянул мне бушлат: — Наденьте, ветер крепчает.
Я с трудом натянул на себя бушлат и, глядя на Яниса, вдруг представил, каким еще мальчишкой вышел он из мореходки. Он был шире меня в плечах, но этот бушлат и на меня был мал. Увидев, что рукава коротки, Янис сказал:
— Бушлат еще со второго курса, а может, это и не мой — брат тоже учился в мореходном...
Я понял, почему Янис вдруг осекся, извинился и взял бинокль:
— Тут должен быть буй, его нельзя выпускать из виду.
Несколько лет назад старший брат Яниса погиб в Атлантике. В СРТ, где он был старшим помощником капитана, врезался иностранный танкер, пересекавший курс траулера. На шедшем неподалеку судне не успели даже увидеть, как это произошло, только вдруг заметили: напарника нет. Когда после гибели брата Янис уходил в море, мать просила сына не делать этого...
— Ребята сожалеют, — ставя бинокль на место, сказал Янис, — что не могут угостить гостя хорошей ухой: сильная качка.
Действительно, судно болтало на волне как яичную скорлупу. Ни одной секунды покоя, все время надо находить опору для ног и рук. Волна стала крупнее, и капитан переложил ручку телеграфа на «средний ход». На «полном» может сорвать трал. Надеясь услышать от Яниса рассказ о каком-нибудь критическом случае, я сказал, что на таком суденышке их, вероятно, не раз трепал шторм и что на высокой волне траулер может перевернуться. Как и следовало ожидать, Янис ответил одной фразой:
— Какой рыбак скажет, когда ему было трудно?.. — Но, смутившись, стараясь быть вежливым, нехотя стал вспоминать, как однажды в шторм решили они укрыться в Вентспилсе, но у ворот порта создалось мощное ветровое течение и войти в порт было непросто... Янис вдруг с тревогой посмотрел на эхолот и быстро начал перекладывать руль право на борт, одерживать и снова перекладывать его.
— Мы сошли в сторону, на эхолоте глубина пятьдесят пять. Здесь на дне должны быть валуны, можно порвать трал. — Янис умолк и, пока эхолот снова не показал глубину сорок метров, не произнес ни слова.
Попросив меня встать за руль, Янис выскочил на открытый мостик и посмотрел за корму на уходящие в глубину вайера. Если трал порван основательно — вайера обычно расходятся, но все было нормально. И все-таки Янис был неспокоен. Он даже подумал вслух:
— Поднимать или не поднимать?.. А вдруг порвал и зря таскаю?
В море виднелись лишь два судна, да и те, кажется, возвращались. Янис вызвал по рации ТБ-11 и после короткого разговора по-латышски пояснил:
— Это мой друг, поднял последний трал, идет домой. Сейчас и мы поднимем, — закончил он с долей сомнения и нажал аварийную. Команда быстро появилась на палубе, словно давно ждала этот сигнал. Снова загудела траловая лебедка, зазвенели натянутые вайера. Мы легли в дрейф и начали выбирать трал. Судно сильно накренилось на борт, соленая и холодная волна заливает палубу. Янис, словно бы невзначай, поглядывает на куток трала, который то серебрится на волне, то исчезает за ближним валом. Янис понимает, что трал все-таки цел. Над кутком кружат чайки, голосят и пикируют вниз.
— На берегу их тоже крутится много, — вдруг обронил капитан, — ленивые такие, питаются отбросами, дальше гавани не уходят...
Но это уже другие чайки...
В два приема перенесли улов в трюм и взяли курс в порт. Я спросил у Яниса, добрались ли они благополучно в тот шторм до Вентспилса, и Янис ответил нехотя:
— Добрались... Все оценивается потом, на берегу, когда вспоминаешь. А в момент трудности о ней не думаешь, просто не замечаешь...
Янис переключает ручку телеграфа на «полный вперед». Когда утро перешло в день и день в вечер? Впереди постепенно ширится полоса города, и можно уже видеть трубы водокачки, береговые строения. Ребята рассортировали треску по тарам, сложили на палубе и разошлись. Остался один Гинтерс. Он перебирает сеть, выбрасывая маленьких рыбешек за борт чайкам.
Интересно, доволен ли Янис уловом? Дневная норма около полутора тонн, а они подняли четыре.
— Нет, — коротко ответил он.
— Почему? — спросил я.
— Вообще-то должен быть доволен... Ну а если ветер задует на несколько дней и выхода в море не будет? Мы должны вносить поправку на завтра, на послезавтра... Наши старики говорят: «Рыбака день кормит».
В рубку ворвался по рации взволнованный голос диспетчера.
— Возвращаюсь, — спокойно ответил капитан.
Надир Сафиев, наш спец. корр.
В этнографической литературе есть термин «Индоамерика». Это те области, где индейцы — большинство населения. Но есть и «Афроамерика» — районы, где преобладают потомки черных рабов. Доставка рабочей силы через Атлантический океан была организована как солидное предприятие — с рынками сбыта, с компаниями работорговцев, со своими маршрутами и зонами влияния. И со своими агентами в Африке. Не только на гвинейском побережье, но и в глубине Африканского континента местные вожди и царьки нередко жили тем, что продавали соплеменников и пленных в рабство. Для захвата «живого товара» завязывались войны, организовывались дальние набеги. Пути работорговцев пересекали весь материк и доходили до Занзибара. На один корабль попадали люди из разных племен, но, как правило, в каждой партии бывал десяток-другой рабов из близких местностей. Да и те, что были взяты в плен в разных краях, за несколько месяцев ожидания невольничьего корабля успевали выучить — хотя бы немного — местное наречие. Так они могли в результате сговориться между собой, а прибыв в Америку — бежать. Бежать обязательно группой, потому что одному в сельве — верная гибель. Кстати, автор репортажа не совсем прав, когда пишет, что лес Гвианы похож на африканский, а потому беглецам нетрудно было в нем освоиться. Это на взгляд европейца-горожанина — «что не степь — то лес». Сельва Америки для человека из африканской бруссы — чужой мир. Но плантатор был страшнее опасностей незнакомого леса. В каждой группе беглецов всегда бывало больше выходцев из какого-нибудь одного района, и их язык, их обычаи преобладали в той деревне, где они селились. Конечно, и меньшинство вносило свой вклад в местную культуру. Так на территории Суринама и Гвианы появились небольшие, но устойчивые этнические группы: аукан, бони, сарамаккан, — члены которых сохраняют некоторые старинные обычаи, говорят на диалектах африканских языков — йоруба, ашаьгги, эве, разумеется, с примесью чужой лексики, как африканской, так и из европейских языков. Кажущаяся неизменность жизни «буш-негров», как называют по-голландски лесных негров, привлекла к ним внимание тех их собратьев из США, которые ищут идиллическое общество негров, не существующее в Африке. В книге негров — профессоров Гарвардского университета А. Каунтера и Д. Иванса весь быт лесных негров описывается как архаический, не изменившийся за четыреста лет. Тем не менее изолированности «буш-негров», по-видимому, приходит конец: лодочные моторы, кухонная утварь, инструменты и другие предметы современного мира вошли в жизнь суринамских негров. Пока еще, правда, они живут в стороне от жизни всей страны, ведя натуральное хозяйство. Но все больше молодых людей уходят из своих затерянных в сельве деревень, становясь рабочими на нефтяных разработках, лесорубами, грузчиками. Все чаще, контакты лесных негров с окружающим миром. И уже очевидно, что будущая судьба «буш-негров» неотделима от общей судьбы народа Суринама.
