Каэдэ встала рядом, почти касаясь плечом его плеча. Изаму, вздрогнул, вынырнув из мыслей, скосил глаза. Каэдэ, крепкая блондинка, разменявшая пятый десяток, руководила деревней последние девять лет. Она давно разменяла поле на просторный кабинет, но оставалась одним из самых уважаемых бойцов. Легендой.
Он пролежал в больнице неделю, и за эти семь дней Асами ни разу не пришла навестить одна. Молчала, прятала покрасневшие глаза, говорила что-то о работе. И с каждой встречей пропасть между ними усиливалась, становилась глубже. Ещё немного — и не перепрыгнешь, свалишься. Ей было неловко рядом с ним, Изаму прекрасно это чувствовал. И понимал. Прошлое стоит оставить в прошлом, как бы больно от этого ни было.
— Правда? — Он усмехнулся. — Не думаю.
— Вижу, — скривилась Каэдэ. — Совсем разучился думать.
Брови Изаму удивлённо приподнялись, он заинтересованно склонил голову набок, ожидая продолжения.
— Присмотрелся бы к Асами, как вас освободили она места себе не находит.
— Почему я должен присматриваться? — спокойно спросил он. — У неё достаточно друзей, есть кому выговориться.
— А ещё говоришь, не изменился. — Каэдэ хмыкнула и отвернулась, сделав вид, что очень заинтересовалась надписью на обелиске. Его установили пятнадцать лет назад в память обо всех, кто не вернулся с заданий. — Кстати, как там твои книжки? За всё это время ни разу не видела, чтобы ты читал.
— Я их наизусть уже знаю, надоело.
— Даже так? — Изаму мысленно застонал — теперь не отстанет. Но Каэдэ вдруг положила руку на его плечо и слабо пожала. Спросила серьёзно, заглядывая в глаза: — Что с вами там произошло?
Изаму не нашёлся с ответом. Просто молчал и смотрел, а потом отвёл взгляд, пожал плечами. Он бы и сам хотел понять, что с ними произошло и как теперь жить дальше.
— Если захочешь поговорить, я всегда готова выслушать, — сказала она и ушла так же неслышно, как появилась.
Если бы всё было так просто. Если бы слова, произнесённые вслух, принесли облегчение, избавили от боли? Он чувствовал себя пустым без неё. Привык? За несколько дней, проведённых в одной камере? Но ведь прежде были годы, почему именно сейчас при виде её каштановой макушки приходится сжимать руку в кулак, чтобы ненароком не коснуться, не взъерошить привычным жестом? Её волосы мягкие, это Изаму знал всегда. Но теперь знает, как они скользят между пальцев, как удобно наматываются на кулак, как пахнут. У Асами свой, особый аромат, что-то розовое, цветочное. И теперь он безошибочно чувствует её, даже если она далеко. Кажется, вся деревня пропиталась её запахом, иногда Изаму кажется, что он задыхается. Задыхается в ней.
Он задыхается, когда его вталкивают в камеру. Кашляет кровью, сплёвывая на пол, хрипит, придерживая рёбра. Били недолго, но умело, чтобы не сломать кости, но нанести больше урона внутренностям. С каким наслаждением Изаму разнёс бы здесь всё по крохотным камушкам! Только бы суметь отключить охранника… Они были слишком бдительны. Всегда ослепляли, светили прямо в глаза — после тьмы камеры ничего не разглядеть. А потом ловко застёгивали наручники.
Асами оказывается рядом мгновенно, едва за ним закрываются двери. Её запах, розовый, нежный, заполняет лёгкие. Хочется вдохнуть полной грудью и никогда его не выпускать из себя. Смешать с кровью. Изаму вздыхает и тут же шипит — кажется, одно из рёбер всё-таки треснуло.
— Плохо?
В этой темноте они научились различать миллион интонаций друг друга. Что за прихоть подонков — возвращать в камеру, когда наступает ночь? Как много бы он сейчас отдал за возможность увидеть её глаза.
— Жить буду, — усмехается. Осторожно сползает по стенке, вытягивает ноги. То, что произошло между ними две ночи назад до сих пор пугает. Слишком много вызывало эмоций. Слишком много привело с собой страха. За неё. Асами осторожно пристраивается под его боком, мягко водит ладонью по груди, животу, пытаясь понять, оценить повреждения. Какаши перехватывает её ладонь, тянет к губам, шепчет:
— Всё в порядке.
Она тихонько всхлипывает в темноте, утыкается носом в его шею. Дышит прерывисто, ресницы мокрые. Опять плакала. Из-за него или из-за того, что делали с ней? Беспокойство пронзает молнией, безотчётный страх срывает сердце в бег.
— Я тоже в порядке, — она безошибочно чувствует его эмоции. Или он перестал их контролировать? Пальцы мягко стягивают маску, губы осторожно чертят линию челюсти. Изаму прикрывает глаза — её ласка робкая, неуверенная, но такая желанная. Две ночи, прошедшие после той самой, она доверчиво жалась к нему, наверняка ожидая повторения. Но он лишь сжимал в кольце своих рук, целовал макушку, зарывался носом в волосы. Даже сейчас, спутанные и грязные, они кажутся ему самыми мягкими и нежными на свете. Наверняка они сейчас оба хороши, его щетина скоро будет жестче, чем у кабана. А может, борода отрастёт, прежде чем они выберутся отсюда. С бородой носить маску проблематично, а может, и необходимости не будет… Представив это, Изаму тихонько фыркает. Асами тут же вскидывает голову, касается его носа своим.
— Раз мы оба в порядке, — шепчет она в его губы, — может…
Не продолжает. Садится на него сверху, кладёт руки на плечи. Он не шевелится, дышит через раз — по-прежнему больно, но теперь к боли примешивается ожидание. И интерес: как далеко она готова сейчас пойти. Асами осторожно стягивает водолазку, он слышит шорох её одежды. Но может удержаться от вздоха, когда её губы касаются кожи. Кончик языка обводит сосок, ведёт дорожку ко второму. Тёплые ладошки скользят по рёбрам, животу, словно пытаясь передать силу, залечить, убрать боль. Её слёзы горячие, каждой каплей оставляют ядовитый след. Он тянется, чтобы стереть их, ведёт по щеке рукой. Нежно, так нежно, что в груди тянет остро, пронзительно.
Изаму боится за неё. Боится так, что перехватывает дыхание. Она хрупкая. Храбрится, но не может скрыть от него свой страх. Его руки на её талии как обещание, защита, всё, что он сейчас может дать. Под пальцами кожа полыхает, чужой пульс сквозь подушечки, к сердцу. Её сердцебиение сейчас единственно важное. Рваное дыхание — единственный звук. Грудь в его ладони — единственное, что он чувствует. Он ЕЁ чувствует. Руки против воли к шее, губы против воли к губам. Он задыхается от её запаха, задыхается в ней, пьёт и снова не может напиться.
Асами дёргает его штаны слишком резко. Пытается стянуть, он привстаёт, помогая. Сейчас нет никого, кроме них. Ни каменного мешка,
