нет, угум… Когда приехал?
— Только что.
— Ну-ну… Билет есть?
— Оставил у проводника. Мне он ни к чему.
— Разумеется… Цель прибытия?
— Осмотр достопримечательностей.
— Где будешь жить?
— У родственников в Кучино.
— Кто автор «Болеро» Равеля?
— Эм-м…
— Расслабься, я шучу. А это что? Взятка?
— Где? Аа… не, заначка. На всякий случай.
— Ладно. На регистрацию — трое суток. И билет чтобы всегда. Ясно?
Он вернул паспорт. Я не выдержал.
— Можно вопрос? Почему ты меня остановил? Что во мне подозрительного?
Мент ненадолго завис.
— Опыт, интуиция, — произнёс он наконец. — У тебя сумка большая. И лицо такое, знаешь… Будто ты задумал…
— Теракт, — подсказал я.
— Вот что, умник, — его добродушие вмиг исчезло, — пройдём-ка в отделение…
— Не надо в отделение, — испугался я, — глупо вышло. Извини.
Вот значит как. Задумчивое лицо стало подозрительным. Исправим. Кстати, размышлял я тогда над статьёй для «Вопросов психологии». Конкретно оттачивал следующую мысль: «В общем виде, главной целью развитой когнитивной системы является прогнозирование будущего».
Вскоре я полностью слился с толпой. На моей уличной физиономии закрепилось выражение лёгкого слабоумия. Иногда, вернувшись домой, я забывал его снять, за что подвергался насмешкам жены. Надевать дебила приходилось часто — работал я в семи местах. Читал лекции в двух университетах. Халтурил консультантом в пяти детсадах. Вёл договорные курсы в банках, страховых компаниях, центрах профориентации. Даже, как ни странно, в Зеленоградском РОВД. Психология была в моде, работа валялась под ногами. За ужином я отключался, не доев.
Москва охотно забирала наши силы, но отказывала в статусе легальных душ. Мы были людьми вне сорта. Наше бытие вызывало сомнения. Заболей мы — не станут лечить, пропади — не кинутся искать. Жалобы, претензии? Вали, страна большая. Тема регистрации печальна и скучна. Но как мне избежать её? Как обойти тему жилья? Я пересматриваю образы Москвы, в голове тихо кликает слайд-проектор. Сейчас увижу что-нибудь изящное. Романтическое, возвышенное, как мини-юбки летом на Тверской. Чистые пруды, застенчивые ивы, переулочки Арбата… Но упираюсь лбом в бетонную конструкцию: работа, регистрация, жильё. За неубитую однушку хотели ежемесячно двести баксов плюс. Раз в полгода, обновляя договор, хозяева накидывали чирик. Не нравится — вали. Я понял, что такое классовая ненависть. Это когда твоя жизнь напоминает бег за фальшивым зайцем, собачий ипподром. Ты конвертируешь её в зелёные бумажки и скармливаешь жадным паразитам. Этот город меня потихоньку съедал.
Ресентимент… — поморщится какой-нибудь эстет. К людям надо помягше и на вопросы смотреть ширше. Так смотрите. Кого я оскорбил? Своих работодателей? Никоим образом, а мог бы. Ментов? Безосновательно — менты встречались разные. Но все мои лендлорды были редкие жлобы. Не знаю, как там власть, а халява развращает абсолютно.
Помню бодрую тётушку, владелицу жилья на улице Расплетина. Лицо простое, будто кукиш. Обыкновенно суетлива, возбуждена получением денег.
— Ребятки, не заплатите вперёд? За месяц или два. Присмотрела телек «Сони Тринитрон», красавец, большущий такой, диагональ — семьдесят! Надо брать, пока скидки.
— Так у нас столько нет.
— Ну, давайте сколько есть. Давайте, давайте! Забегу ещё к одним жильцам, недалеко. Может, они выручат.
Господи, — думаю, — за что ты подарил ей три квартиры? За какие свершения и подвиги? Мне, кандидату грёбаных наук, — ни одной, а ей — три. Если это сообщение для меня, выражайся пояснее.
Ещё был алкоголик Николай, сдавал пенал в хрущёвке на Филях. Сам где-то обитал на иждивении матери, деньги за квартиру пропивал. И ему, понятно, не хватало. Слишком тонка грань между опохмелиться и закрепить успех. Поговорить на эту тему Николай любил со мной. Пару раз в месяц ему удавалось застать меня дома.
— Макс, такое дело… У тебя не будет… сам понимаешь… взаймы?
Николай чешет кадык. Я вынимаю деньги. Через полчаса хозяин возвращается с бутылкой.
— Твоя дома? Давай махнём по рюмке.
— Слушай, — говорю, — вообще-то я работаю.
— Работа не волк, по сто — и я убёг. Не могу один, как ханыга.
Сперва я по наивности решил, что это в счёт квартплаты. Ты занял, я вычел, правильно? Неправильно.
— Я с вас по-божески беру, — обиделся Николай, — такая квартира дороже стоит. Мне знающие люди сказали: продешевил ты, Коль, продешевил. Такая квартира — двести пятьдесят самое малое.
Бог заговорил со мной о регистрации, хозяевах и жизненном пути в неподходящей обстановке. Или в самой подходящей — ему видней. Есть гипотеза о том, что навязчивые мысли сбываются. Якобы мы задаём себе цель. Четыре года я боялся попасть в обезьянник. Четыре года (и потом ещё двадцать) бегал от ментов в ночных кошмарах по тоннелям и эскалаторам. И вот я здесь, в набитой аутсайдерами клетке Бабушкинского РОВД. Запах блевотины и хлорки выедает глаза. Ещё пахнет мочой, бомжами, страхом, но это общий фон.
Как меня поймали? Cherchez la femme. Со мной на кафедре работала Татьяна Анастасьева. По документам — русская, москвичка. А по фейсу — что угодно от вокзальной гадалки до Пенелопы Круз. Уместно смотрелась бы на корриде, верблюде, стамбульском базаре. Однажды, смеясь, рассказала историю. На улице пристали цыгане, балаболили по-своему, одна схватила за руку. Татьяна вырвалась, брезгливо оттолкнула. «Пхагэл тут одэл! — крикнул цыганка. — Давно, коза, из табора отмылась?!»
На Бабушкинской мы читали курс «Стресс учителей и методы его преодоления». Я — бывший учитель, Татьяна — бывший методист. Кто мог лучше раскрыть эту тему? Раскрыли, двинулись к метро. Я не хотел идти с Татьяной, её часто останавливали. Броская внешность, цветастая шаль, менты тоже скучают…
— Молодые люди, документы предъявляем.
Меховой зверёк из пяти букв шевельнулся в животе.
— Так-та-ак… Вы, девушка, свободны, а ты — пойдёшь с нами.
Паспорт исчезает в недрах серого бушлата.
— Куда?
— В зоопарк. Пошли, чего стоим!
— Я тоже пойду! — Татьяна пристроилась рядом. — Ребят, отпустите, ну в чём проблема? Человек в командировке, нас люди ждут…
— Где временная регистрация? Командировочное, билет?
— Нету, — говорю, — так вышло.
— Значит, посидишь до выяснения.
Я вспомнил про двадцать баксов.
