Челюскин видел, как мерцают вокруг ярче холодных колючих звезд голодные волчьи глаза, и палил наугад из фузеи. Волки на время отступали, порой пятная снег алой кровью. На раненого собрата тут же кидалась вся стая и разрывала его...
С каждым днем солнце поднималось выше, и они стали работать и передвигаться ночами, пока снег плотнее и крепче, легче скользят нарты. А широту можно было рассчитать и в полночь — по нижней кульминации светила.
Первого мая 1742 года озябшими, неповинующимися пальцами Челюскин записал в путевом журнале: «Погода мрачная. Пополудни в 1-м часу приехали к мысу Святого Фаддея и нашли малое число дров и то гнилье; и стали для отдыху собак, понеже собаки стали весьма худы; стала великая метель, где стояли всю ночь». Что устали собаки и потому пришлось остановиться, он часто отмечает. О себе и о солдатах ни слова.
Кончались продукты. Сами еще несколько дней протерпеть смогут. Но голодные собаки ведь не потянут... Но повезло! «Ехали по сему берегу, наехали свежий медвежий след... поехали в море по оному следу».
Челюскин поспешил налегке и взял лишь одного солдата, другого со всей кладью оставили на берегу. Ехали быстро, но все равно времени ушло немало: пришлось гнаться без малого верст двадцать.
Собаки, почуяв зверей, подняли лай, поддали ходу. Челюскин увидел впереди сначала двух медведей. Похоже, медведица с двухлетним медвежонком, который вымахал уже поболе ее. Они стояли и с интересом смотрели на приближающихся людей. А в стороне, невдалеке, стоял третий медведь — крупный, молодой. Но он оказался трусливее, сразу скрылся за торосами, напуганный лаем собак.
Пустить на медведей собак, чтобы отвлекли их, как обычно делалось при охоте, Челюскин не решался. Покалечит, побьет медведица хотя бы нескольких — придется нарты на себе тащить, не одолеть им тогда оставшегося пути, пропадут. Собак пуще всего беречь следовало.
Пока он с тяжелым ружьем в руках раздумывал, а солдат с трудом сдерживал осатаневших собак, шерсть у медведицы на загривке поднялась дыбом. Это был тревожный знак. Сейчас бросится! Челюскин начал тщательно целиться...
Но медведица вдруг громко, негодующе фыркнув, кинулась прочь. Медвежонок за нею. Мясо убегало!
— Пускай собак, а то уйдут! — крикнул Челюскин.
Но собаки запутались в постромках...
В этот момент из-за ближнего тороса показался еще один медведь — четвертый! Челюскин насыпал пороху на затравку, неспешно прицелился. Фузея громыхнула, словно маленькая пушка. Из ее дула вырвалось густое облако дыма. Отдача едва не сбила Челюскина с ног. Медведь грозно замахал лапами и рухнул.
— Теперь с мясом,— тихо сказал Челюскин.
В тот день Челюскин, кратко описав охоту, отметил в графе «Состояние берегов и островов»: «Как ездил морем, островов никаких не видел». Дело прежде всего. И в полдень, как положено, воспользовался сиянием солнца, рассчитал широту — 77°27".
Это было седьмого мая. А «по полуночи стало мрачно и поземная метель великая, что ничего не видно». Восьмого после полудня все же двинулись дальше, хотя пурга не унималась и вдобавок наполз туман. Ехали почти ощупью.
Вскоре выехали на большой мыс, далеко вдавшийся в море. Пурга немного утихла. Стало развидняться. И Челюскин увидел, что дальше к западу берег все больше заворачивает к югу. Все к югу, к югу...
Он не поверил глазам. Выбрал самое высокое место, подогнал туда нарты, встал на них, чтобы лучше осмотреться. Сомнений не оставалось: этот мыс был самой северной точкой на их многотрудном пути! Дальше берег пойдет к югу.
Как долог оказался путь сюда! Прошло семь лет с того июньского дня, как отплыли они на разукрашенном вымпелами дубель-шлюпе из Якутска. Нет верного корабля, раздавлен льдами. Умерли незабвенные друзья Челюскина. Из всех, кто отправился тогда в путь, дошел сюда только он один.
Солдаты кирками и лопатами вырубили в промерзшей земле неглубокую яму и поставили маяк «потомкам для известия» — бревно плавника. Не зря берегли его, твердо веря, что пригодится. А в журнале Семен Иванович только и записал:
«Сей мыс каменной, приярой (то есть обрывистый), высоты средней; около оного лды глаткие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс: восточный северной мыс».
Для пущей надежности на следующий день они прошли еще восемнадцать верст по льдам на север, в открытый океан. Вдали «виден был перелом (то есть полынья) шириною в 1/4 версты». Но никакой земли ни с одной стороны не приметили. Значит, был этот приярый мыс точно самым северным! Задача выполнена, можно возвращаться.
Теперь они, веселея с каждым днем, шли по берегу все на юго-запад, и пятнадцатого мая произошла встреча: к ним спешили на выручку Константин Хороших и Никифор Фомин! Они привезли провиант, дрова, юколу для собак.
Челюскин прикинул: прошел он за эти два весенних месяца по льдам и снегам еще никак не меньше полутора тысяч верст (а всего им было пройдено 6300 верст!). И сделал последнюю запись в когда-то новеньком, а теперь истрепанном, местами с кровавыми пятнами на страницах путевом журнале:
«И тут стал для отдыху собак, понеже собаки стали худы и безнадежны». Вот и все.
Никто еще на свете не знает, что открыта самая северная точка всего Азиатского материка. И еще многие десятилетия сюда никто больше не сможет добраться — ни морем, ни берегом. Станут считать, будто сей мыс на корабле обойти вообще невозможно по причине вечных льдов. Не обратят внимания на запись пунктуального Челюскина в журнале о том, что видел он широкую полынью. Значит, бывают и тут подходящие разводья, по которым можно проплыть! Но это важное наблюдение географы и моряки оценят лишь со временем.
Долгое время самый северный мыс оставался безымянным. На правах путешественника, побывавшего в этих краях впервые после героев Северной экспедиции, академик А. Ф. Миддендорф хотел назвать его мысом Прончищев-Челюскин, так и пометив на карте, которая стала известна многим географам. Это было бы справедливо. Но за десять лет, которые он потратил на подготовку своих дневников к печати, утвердилось привычное нам название— мыс Челюскин, и Миддендорф не стал его оспаривать: «Как бы то ни было, но если северо-восточный мыс получит имя Челюскина, то он сохранит это имя с честью. Челюскин не только единственное лицо, которому сто лет назад удалось достигнуть этого мыса и обогнуть его, но ему удался этот подвиг, не удавшийся другим, именно потому, что его личность была выше других. Челюскин, бесспорно, венец наших моряков, действовавших в том крае».
Оказалось даже, что «Якутск» тогда пробился гораздо севернее, чем предполагали Челюскин и Прончищев. Уточнение измеренных ими широт показало, что несовершенные приборы «обманывали» более чем на полградуса. Это подтвердил и анализ глубин — не зря их так тщательно замерял Челюскин, «обрасопя паруса» и кладя дубель-шлюпку в дрейф, хоть и дорога была им каждая минута. Тщательно изучив записи в шканечном журнале «Якутска», гидрограф В. А. Троицкий в 1971 году пришел к выводу, что, судя по глубинам, корабль практически заплыл дальше Мыса Самого Северного, побывал даже в проливе Вилькицкого, как его теперь называют...
Долгие годы об этом еще никто не знает. Лишь со временем станет ясно, какую точную карту составил Челюскин. «Его карта — лучшее доказательство того, что им сделано. Мыс Челюскин нанесен на ней совершенно правильно»,— писал Амундсен.
Но подлинной карте Семена Челюскина, на которой он сам впервые выводил очертания суровых берегов, только что открытых островов, мысов, этой карте не повезло. Она сгинула, пропала. И, похоже, уже совсем недавно: видимо, при пожаре во время эсеровского мятежа в 1918 году в Ярославле (туда был вывезен временно архив из Петрограда).
А может, она все-таки цела, и ее еще найдут среди старых бумаг на чердаке какого-нибудь дома в Ярославле? Такие случаи, к счастью, бывают.
Теперь имена их навеки на карте мира: мыс Челюскин, море братьев Лаптевых. Кроме того, именем Харитона Лаптева названы берег и мыс на Таймыре. Другой мыс носит имя геодезиста Никифора Чекина. А в устье реки Таймыры есть остров Фомина, названный в честь якута — одного из каюров отряда.
Именем Василия Прончищева названы мыс, озеро, горный хребет и весь восточный берег Таймыра. И есть на том берегу бухта Марии Прончищевой. Еще назвали именем Марии небольшой полуостров на Таймыре.
И носят имена героев Великой Северной корабли...
Они по-прежнему все трое вместе. Неразлучны теперь уже навсегда: и в трудах историков, и в легендах, и на карте мира — берег Василия Прончищева, бухта Марии Прончищевой, мыс Челюскин.
