Южный кордон Сосновка находится в устье речки Кудалды. Именно здесь когда-то был центр заповедника. Сейчас у строений кордона стоит мемориальная плита. На ней надпись:
«Здесь 1 июня 1914 года высадилась экспедиция в составе: Г. Г. Доппельмаира, К. А. Забелина, З. Ф. Сватоша, А. Д. Батурина, Д. Н. Александрова. Результатом этой экспедиции явилось учреждение в 1916 г. Баргузинского соболиного заповедника, ныне Баргузинского государственного заповедника».
Именно тогда начиналось возрождение соболя на огромных просторах Сибири. Стоя у памятника, особенно ясно сознаешь, какое трудное и великое совершалось дело. Сейчас наша тайга вновь стала соболиной. Считают, что их уже около 600—800 тысяч особей.
Десятки поколений таежников на протяжении веков тропили (шли по следу) бесценного зверька. По зимнему следу вообще-то и изучали образ его жизни: что ест, как охотится, где отдыхает, когда выводит потомство. В дикой природе соболиная тропа была, да и остается по сей день важнейшей «лабораторией» для исследования биологии соболя.
Ценнейшие и достоверные сведения (что называется, из первых рук) о биологии скрытного зверька передали ученым охотники. Сказался вековой опыт добычи соболя. Вроде бы все знали добытчики, на любые вопросы давали твердые, убежденные ответы. Однако специалисты никак не могли получить приплод от соболей в неволе. В чем же загвоздка? Таежники убеждали, что гон (свадьбы) идет у зверьков в феврале — марте. Это заблуждение длилось до тех пор, пока наш замечательный натуралист профессор Петр Александрович Мантейфель не провел тщательное научное исследование биологии соболей и развеял эту «легенду», определив, что гон идет в июле — августе. Его работы позволили в 1929 году получить первый приплод от соболей. Так закладывалась основа новой отрасли звероводства — клеточного совхозного соболеводства.
Охотничьей чумницей
Отправляя нас с Константином Филипповичем Черныхом ставить живоловушки на соболя, хозяин кордона Иван Свиридович Оробцев, могучего сложения бородатый старик, недоверчиво покачивал головой. Он не верил в успех. По его словам, соболя наскоком взять трудно. Хотя бывает, что он сам в руки идет. Мы удивились: «Так уж и в руки?»
— А вот свидетель,— показал Свиридович на жену, Евдокию Ивановну. Она утвердительно кивнула головой.
В 1971 году летом, когда Оробцев еще работал в Алтайском заповеднике, пошел он с собачонкой Пулей на покосы. Вышли на чистый луг. Пуля возьми да и подними соболя. А тот панически боится собак. Деревьев вблизи нет, деваться некуда. Он и вскочил Свиридычу на голову. Оробцев хвать зверька руками. Соболь кусаться. Да куда там. Принес его домой. Жена так и ахнула.
— Неужто живой?..
Полюбовались зверем, да и отпустили в лес. Вот ведь какой случай.
...Эвенкийские лыжи, подбитые мехом, называют чумницами. А след от них, лыжню, широкую, как тропа,— чумницей.
Черных бежит через редкий лес к виднеющимся невдалеке горам легко и быстро. Я еле поспеваю за ним.
Внезапно он останавливается, рассматривает следы, чутко прислушивается к голосу лайки. Машет рукой. Мол, давай ко мне. И вот свежий соболиный след. Один, второй, третий. Зверь петляет, запутывает нас и уходит.
— Эх, собака молодая,— огорчается охотник. — Мою бы сюда! Хотя снег глубокий. По нему любой собаке нелегко. Гляди-ко, Дунай-хитрец норовит по чумнице бежать. Охо-хо, маловато, собольков.
— Почему это? Следов-то вон сколько!
— Один соболь, знаешь, сколько следов оставит? Распугали зверя. Бывало, рыбу зимой на Байкале ловишь, чуть зазевался, соболь сзади тебя прямо у лунки ворует. Н-да, на лед выходили. А теперь людей вокруг заповедника много стало. Беспокоят. Да еще браконьерят.
— Как? В заповеднике?
— А то! Строгости, строгости не хватает.
Черных — коренной подлеморец. Промышляет с детства. Он один из лучших следопытов в округе, легок на ногу, умел и вынослив, знает все способы охоты на соболя. Ежегодно участвует в отлове зверьков для мечения. Много, очень много соболей он повидал на своем веку.
Но вот что интересно. Я спрашивал в Давше нескольких старожилов и местных ребят-школьников, сколько живых соболей видели они. Оказалось, ни один из десяти опрошенных мною людей живого зверя не видел ни разу. И это в соболином-то краю!
Небезынтересно заметить, что киностудия готова была заплатить за каждого отловленного для съемки соболя (естественно, с последующим выпуском его) по ценам зооцентра, то есть по 190 рублей за каждого зверька. А добытые в тайге шкурки охотники сдают государству в среднем по 80—90 рублей. Значит, ловцы были достаточно заинтересованы в результате и старались вовсю. Однако ни одного зверька (в столь короткие, правда, сроки) они поймать так и не смогли.
По данным, которые сообщили нам в Давше, на территории заповедника обитает около тысячи соболей. Размножаясь, они расселяются в соседние охотничьи угодья, как бы служа делу воспроизводства. Помеченных здесь соболей добывали за 300—400 километров от охранной зоны. И все же редко кому удается встретить в тайге осторожного зверька. Потому и окружен он по-прежнему особым ореолом таинственности и малодоступности...
Итак, племенным ядром на совхозных фермах стали «баргузинцы» с черным шелковистым, удивительной красоты, мехом. Звероводы повели селекцию на идеального соболя: крупного, темного, без горлового пятна, с равномерным опушением. Почти 40 лет шла эта работа в зверосовхозе «Пушкинский» под Москвой. И вот двенадцать лет назад была утверждена впервые в мировой звероводческой практике порода «черный соболь». Его разводят только в нашей стране, всего в семи хозяйствах.
Несколько лет в зверосовхозе «Пушкинский» действует научно-производственная лаборатория. Одно из ее стратегических направлений — выведение цветного соболя. Для непосвященных людей это кажется фантастикой. А звероводы убеждены — задача выполнима. В Москве, в Дарвиновском музее, есть уникальная коллекция чучел цветных соболей, добытых охотниками в тайге. Есть там и белый, и пятнистый, и голубой, и даже золотистый. Сейчас очень важно для селекционеров отловить в тайге именно такого необычного зверька. Представьте, как это трудно — ведь они встречаются один на несколько десятков тысяч. Объявлен конкурс среди промысловиков на отлов цветного соболя. А тем временем в совхозах ведут селекционную работу с животными оригинальных окрасов: осветленных, белолапых, с большим горловым пятном...
Придет время, и в этих редчайших в природе, поразительных животных тоже будет течь кровь легендарных баргузинских соболей, которых местные охотники, обычно не падкие до громких слов, с гордостью называют «жемчуга Подлеморья».
А. Рогожкин Фото автора
В тупике. Май Шевалль и Пер Вале
Когда Мартин Бек распахнул дверь Дома полиции, ледяной ветер бросил ему в лицо горсть острых, словно иголки, снежинок.
Перейдя Агнегатан, Мартин Бек нерешительно остановился, прикидывая, как ему ехать. Он все еще никак не мог освоить новые автобусные маршруты, которые возникали взамен трамвайных линий.
Внезапно около него затормозила машина. Гюнвальд Ларссон опустил боковое стекло и позвал:
— Залезай.
Мартин Бек обрадовался и сел впереди, рядом с ним.
— Брр,— сказал он.— Не успеешь заметить, как пройдет лето, и уже вновь холод. Ты куда едешь?
— На Вестманнагатан,— сказал Гюнвальд Ларссон.— Хочу поговорить с дочерью той старушки из автобуса.
— Мне по пути. Высадишь меня перед Сабатсбергом.
Они миновали Кунгсбру и поехали вдоль старых торговых рядов. За окнами мелькал сухой мелкий снег. На Васагатан им повстречался двухэтажный автобус сорок седьмого маршрута.
— Н-да,— сказал Мартин Бек.— Мне теперь муторно становится, как только вижу такой.
— Это другой,— сказал Гюнвальд Ларссон.— Это немецкий. «Бюссинг».— Через минуту он спросил: — Может, заглянешь к вдове Ассарссона? Я буду там в три.
— Не знаю,— ответил Мартин Бек.— Все будет зависеть от того, когда я закончу разговор с медсестрой.
На углу Далагатан и Тегнергатан их остановил мужчина в желтом шлеме и с красным флажком в руке. На территории Сабатсбергской больницы развернулось большое строительство. Грохот взрывов катился волной между стенами домов. Гюнвальд Ларссон сказал:
— Почему бы им не поднять на воздух сразу весь Стокгольм? Пусть бы делали так, как Рональд Рейган, или как там его, хочет поступить с Вьетнамом: заасфальтировать, намалевать желтые полосы и наделать автостоянки. А то ведь понастроят черт-те что. Наверное, это самое большое несчастье, когда плановики дорвутся до реализации своих замыслов.
