– Это я и сам знаю. Все знают. Любимая тема для разговора на милю в округе, где бы тетя ни встретила тетю.
– В людской тоже были на этот счет кое-какие высказывания.
– И неудивительно. Держу пари, что это обсуждается и в Бейсингстоке.
– Его, конечно, нельзя винить.
– Очень даже можно. Я виню.
– Я в том смысле, что он не нарочно. Что поделать, Берти. Весна. Брачный сезон, пора, как, может быть, тебе известно, когда красуется голубь переливчатым оперением и помыслы юных полны любовным томлением [22]. Девушка вроде Коротышки может в разгар весны с такой силой поразить сердце Гасси, и без того ослабленное постоянным питьем апельсинового сока, что страшно подумать, в хорошей спортивной форме она одолеет любого. Кто-кто, а уж ты-то это знаешь сам, Берти. Вспомни, какого дурака ты когда-то из-за нее валял.
– Не будем ворошить то, что было и прошло.
– Я ворошу только для того, чтобы доступнее выразить свою мысль, что Гасси больше достоин жалости, чем упреков.
– Это она достойна упреков. Зачем она его поощряет?
– Она не поощряет. Он просто прилип, и все.
– Нет, не все. Она его поощряет. Я сам видел. Она нарочно пускает в ход свое знаменитое обаяние. Не говори мне, что такая девушка, как Кора Коротышка, обученная спускать с лестницы голливудских красавцев, не могла бы заморозить Гасси. Если б захотела.
– А она не хочет.
– Вот и я об этом.
– И скажу тебе почему. Я, правда, у нее не спрашивал, но убежден, что она разыгрывает этот сюжет с Гасси с исключительной целью пронзить сердце Эсмонда Хаддока. Чтобы знал: если ему она не нужна, есть другие.
– Но она же ему нужна.
– Этого она не знает. Если только ты ей не сказал.
– Не сказал.
– Почему?
– Не уверен был, что это будет порядочно с моей стороны. Понимаешь, он рассказал мне о своих сокровенных чувствах как бы под тайной исповеди и выразил желание, чтобы все осталось между нами. «Это не должно пойти дальше» – его слова. С другой стороны, своевременное словцо могло бы соединить разлученные сердца. Прямо не знаю. Сложная ситуация.
– Я бы не стеснялся, а взял бы да и сказал своевременное словцо. Я за то, чтобы соединять разлученные сердца.
– Да и я тоже. Только боюсь, уже поздно. Бассет прожигает телеграммами провода, требуя разъяснений. Только что пришла от нее телеграмма высокого напряжения. Я видел ее в холле на столе, когда возвращался. Это телеграмма девушки, которая уже сыта по уши и готова послать Гасси куда подальше. Нет, говорю тебе, Китекэт, положение безнадежно. Я пропал.
– Да нет же.
– Нет, пропал. Когда я рассказал Гасси про телеграмму и намекнул открытым текстом, что сейчас самое время ему как порядочному человеку прийти на помощь, он и слушать не захотел. Не получит она письма, пока не усвоит урока, который он ей преподает. Он просто рехнулся, честное слово, и я не вижу выхода.
– Есть выход. Проще простого.
– То есть ты можешь что-то предложить?
– Конечно, могу. Я всегда могу что-то предложить. Решение напрашивается. Если Гасси не желает ей писать, писать ей должен ты.
– Но ей вовсе не нужны мои письма. Ей нужны письма от Гасси.
– И на здоровье. От Гасси она их и будет получать. Просто Гасси потянул запястье и вынужден диктовать, а ты записывать.
– Ничего Гасси не потянул.
– Погоди! Он не просто потянул, а вывихнул запястье, ради спасения от страшной гибели чужого дитяти с риском для собственной жизни останавливая понесшую лошадь. Дитя золотоволосое, если ты послушаешь моего совета, голубоглазое, румяное и прелестно шепелявит. Шепелявость, по-моему, самое оно.
У меня дух занялся. Я вдруг все понял.
– Китекэт, это потрясающе! И ты возьмешься написать такое письмо?
– Запросто. Ничего нет легче. Я уже сколько времени пишу Гертруде такие письма.
Он уселся за стол, схватил перо и бумагу и тут же погрузился с головой в сочинение. Сразу было видно, он не бахвалился, когда говорил, что ему письмо написать – раз плюнуть. Строчит себе и даже не прервется, чтобы подумать. Оглянуться не успели – он уже подает мне готовый текст, велит засучить рукава и браться за переписывание.
– Я должен бежать, нельзя терять ни мгновения. Ты уж сам, как перепишешь, беги на почту. Тогда оно утром же будет у нее. Ну, я тебя оставляю, Берти. Я обещал сыграть в джин-рамми с Куини и уже опаздываю. Надо поддержать ее, бедняжку. Слыхал, какая у нее трагедия? Разорвана ее помолвка с Доббсом, местным стражем порядка.
– Неужели? Так ее помолвке – конец? Значит, вот почему у нее был такой вид! Я с ней столкнулся, когда шел после обеда, – пояснил я, – и мне показалось, что душу ей гнетет печаль. А как это случилось?
– Ей не нравилось, что он атеист, а он ни за что не соглашался отступиться от своего атеизма и в конце концов сказал про Иону и кита нечто такое, чего она никак не могла оставить без внимания. Сегодня утром она вернула ему кольцо, письма и фарфоровую штуковину с надписью «Привет из Блэкпула», которую он привез ей прошлым летом, когда ездил на север навестить родню. Для нее это, боюсь, был тяжелый удар. Она вся в огне. Доббса она любит безумно и мечтает, чтобы он назвал ее своей, но примириться с этим, насчет Ионы и кита, никак не может. Остается только надеяться, что джин-рамми ее слегка успокоит. Ну, давай, Берти, принимайся за письмо. Может, это и не самый лучший образчик моего творчества, я ведь писал в ужасной спешке, некогда было отделывать и наводить лоск, но в общем, я думаю, тебе понравится.
Он не ошибся. Я внимательно прочитал его творение и пришел в восторг. Если это еще не самый лучший образчик,
