о том? Но эти «О М Б В. Твой Д» теперь не давали мне покоя.
Я подскочила со стула как с раскалённой сковороды.
— Чёрт! Сука! — понеслась я в дедов кабинет.
— Что с тобой? — забежала следом за мной Оксанка.
— Вот мудак! — выдохнула я, когда поняла, что давно не видела на столе листы маминой рукописи. — Он забрал мамину работу для журнала со статьёй про смерть Пушкина.
— Кто? — удивилась Оксанка.
— Гринёв.
— Зачем? — удивилась Оксанка. — Это важная статья?
— Я не знаю, — на всякий случай заглянула я в пару ящиков, в надежде, что сама её убрала, но, конечно, ничего не нашла. — Он прошлый раз хотел её забрать, показать отцу. Но я не разрешила. Потом стал приходить с тобой. А потом… перестал. Почему? — повернулась я.
— Я не знаю, — развела руками моя подруга. — Больше не хотел. Мне кажется, из-за Захара. Но его отец очень настаивал, чтобы ты приехала в выходные, сказал: это важно.
И она, словно наконец сказала всё, что хотела, засобиралась домой.
— Я с тобой, — подхватила я со стула кофту.
— Куда? — удивилась она.
Так я ей и сказала, что иду к Гринёвым.
— Пойду погуляю. По набережной. На воду посмотрю, — сняла я с ключницы связку. — Говорят, если на Лаврентьев день вода тиха — осень будет тёплой.
Неприятнее сцены я в жизни не видела.
Чтобы хирург, по определению человек смелый, решительный и уверенный в себе так заискивал перед женой. Так откровенно трусил.
Он закрыл дверь в кабинет, боясь, что она меня увидит.
Он ответил на её вопрос «Дима, кто пришёл?» унизительным «Это ко мне, Ларочка!»
Он вёл себя так, что мне хотелось встать, плюнуть ему в рожу и уйти.
Но он смотрел на меня умоляюще. И его сильные руки, наверняка спасшие не одну жизнь, мучительно стиснутые в замок, заставили меня остаться.
— Вы позвали меня на дачу? — начала я издалека. Видеть его тошнотворные мучения и покаянно опущенную голову было невыносимо. — Зачем?
— Хотел поговорить, — тяжело вздохнул Дмитрий Сергеевич Гринёв.
— О чём? — усмехнулась я. — О том, что спали с моей матерью? Или о том, что стащили её научную работу?
На первом вопросе он дёрнулся, как от пощёчины. На втором — выдохнул:
— Это не то, о чём ты подумала.
— Да, я сама так всегда говорю, — кивнула я. — И что же я подумала?
— Что я её украл и хочу присвоить себе. Так? — смотрел он выжидающе.
— Вроде того.
— Значит, я правильно понял, что Андрей взял статью без спроса? — он горько вздохнул.
Столько разочарования в собственном сыне было в этом простом движении грудной клетки, приподнявшейся и с шумом вытолкнувшей воздух, что я вдруг словно остановилась на полном ходу. Вернее, остановила маховик презрения и гнева, что с каждым его словом и движением только наращивал обороты, и взглянула на Гринёва старшего по-новому.
— Вы не знали? — удивилась я.
— Я догадывался, — прошёлся он по кабинету, похожему на кабинет моего деда, только выглядел живее — современнее, уютнее, более рабочим и обжитым.
Живые цветы в вазе. Книги. Свежие журналы. Рабочие бумаги.
— Через неделю я бы знал точнее, — взял он со стола какой-то лист, — но раз уж ты пришла сегодня, позволю себе сообщить о предварительных договорённостях.
— Каких? С кем? — взяла я протянутую бумагу.
— С редактором журнала, что согласился напечатать рукопись твоей мамы под её именем, конечно, и выплатить тебе гонорар.
— Сколько? — уставилась я в лист. Сумма в несколько зарплат в кафе в моей нынешней ситуации выглядела баснословной.
— Я понимаю, это немного, — снова сжал хирург Гринёв свои красивые большие руки в замок. — Но повторюсь: это лишь предварительная договорённость. Требуется твоё соглашение на публикацию. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.
— На даче? — усмехнулась я, вспомнив, что на первый вопрос «Спал ли он с моей матерью?» Гринёв ничего не ответил. Не опроверг и не подтвердил, что они с мамой были любовниками.
Дмитрий Сергеевич вздохнул. Снова тяжело. Но я усугубила:
— Есть причины, по которым вы не могли пересечь двор, подняться на третий этаж и позвонить в мою дверь, а непременно должны тянуть меня на дачу за сто километров из города?
— Я просто хотел устроить праздник. И познакомиться с тобой, как бы это половчее сказать, — уставился он на портрет Боткина, словно ждал от него ответа. — В неформальной обстановке.
— А что мешало вам познакомиться в формальной? — буквально тянула я из него признание. Клещами, без наркоза, словно больной зуб. — Пригласить меня на чай. На воскресный обед в кругу семьи. Разве я чем-то провинилась перед вашей женой?
— Ты — нет. А вот я — да, — выдохнул он и больше не добавил ни слова.
— Ясно, — усмехнулась я, когда он больше так ничего и не сказал. — Я согласна, — поднялась с мягко скрипнувшего кресла. — Можете публиковать статью.
Не дожидаясь, пока он поведёт меня на выход какими-нибудь тайными коридорами, или попросит подождать, когда из гостиной уйдёт жена, я толкнула дверь, но оказалось, её надо было тянуть на себя, а доктор Гринёв заставил меня обернуться.
— Настя, — он неловко протянул мне купюры. — Это в счёт будущего гонорара, — так же неловко кашлянул он и посмотрел на меня как побитая собака. — Пожалуйста, возьми.
Сумма в счёт будущего гонорара явно превышала будущий гонорар раза в два, но я отказалась. Гордо сунула руки в пустые карманы на случай, если ему вдруг придёт в голову настаивать. И всё же позволила ему обеспечить безопасное отступление: когда его жена выглянула из кухни, за мной как раз закрылась дверь.
— Я же просила, — услышала я, пока замок не щёлкнул. — Просила, чтобы ноги
