и девчонки отставали. Возможно, это из-за того, что она не любила, когда кто-то другой играет с ее добычей, с несчастной пойманной мышкой. А может, нечто вроде привязанности испытывала и она ко мне. Живцова же, более внимательная к людям, чем иные представители гомо сапиенс, безошибочно читала на моем лице мучительное томление, взгляд, уходящий внутрь себя, и вселенскую тоску в глазах, и неизменно спрашивала, в кого меня угораздило влюбиться. А я все так же молчала.
И вот в какой-то момент Федор приехал к свекрови чуть раньше, чем обычно. Он уже ушел со службы, занялся бизнесом и теперь сам распоряжался своим временем.
— Ты? — удивился он, как мне тогда показалось, недовольно.
Это вызвало не только болезненный укол в сердце, но и придало силы для борьбы.
— Я! Почему вам так неприятно мое присутствие? — Да, тогда мы были на «вы».
— Мне? Неприятно? О чем ты? — его голос смягчился. Он прошел в глубь квартиры, осмотрелся. Я аккуратистка, везде прибрано, посуда помыта, бабушка была мною перевернута несколько раз, дабы не возникло пролежней. В кресле лежала книга, взятая мною с полки. — «Уход за больными», — прочитал он название. — Ты читала? Или девочки?
— Я, — пожала я плечами, мол, за других не ручаюсь.
— Но зачем? Ведь это не твоя бабушка.
Мой вид, должно быть, говорил: ну и что? А вербальный ответ я не дала.
И тут он сказал такое, чего не только все вокруг — но и, как оказалось, собственный отец не мог понять:
— Инесса, ты такой прекрасный человек, как ты ее терпишь?
Да, прямо так и сказал. Прекрасный человек. А кого «ее», понятно было без уточнений. Явно не парализованную бабушку, которая за весь день только один раз сказала «у-у» и еще один раз «угу».
— Я не… — Я осеклась. Я ведь и самой себе на тот момент не могла до конца признаться, отчего я с ней дружу. — У нее есть как минусы, так и плюсы, — наконец выдавила из себя я, глядя ему прямо в глаза.
— Например? — его глаза смеялись, но как-то не по-доброму. Как будто ты за маской смеха пытаешься спрятать свою боль.
— Например, у нее отличное чувство юмора. И… — я запнулась. Перечисление на этом закончилось.
— И? — поторопил он, улыбаясь уже в открытую.
— И отличная семья! — «Отец» имелось в виду.
— М-да? — он продолжал улыбаться, но я настойчиво глядела ему в лицо, не отводя томливого взора, и… он понял. Он просто все понял. Федор — очень умный человек. — М-да? — повторил он уже как-то странно, будто испытывая неловкость или не желая и не смея верить чему-то.
Я сделала шаг вперед — ближе к нему.
— Да, — прошептала я.
Потом мы бранили себя, клялись друг другу, что это первый и последний раз (в следующие два раза просто клялись, что в последний), искали какие-то оправдания… Вероятные отношения мы никогда не обсуждали. Но мне казалось, что не только я хочу чего-то большего от этих встреч. Может, я ошибалась, как любая другая дурочка, влюбленная в женатого человека. Как это обычно бывает: она мечтает выйти за него замуж, хочет, чтобы он развелся, а ему и так хорошо и очень удобно.
* * *
Мы сидели возле журнального столика, куда я водрузила дымящиеся чашки с блюдцами. Фарфор, подаренный мне Изольдой. У нее был изумительный вкус. Нежные бутоны цвета чайной розы с золотистыми лепестками на черном фоне. Кто думает, что фарфор — это старомодно, тот просто не видел эти две чайные пары. Я тогда была брюнеткой, у меня было любимое платье — как раз этого нетривиального цвета: не какой-нибудь поросячий ярко-розовый или старческий коралловый, а именно этот оттенок, изящный, девичий, бежевато-розовый. Я на день рождения пришла как раз в этом платье и посмеялась, достав подарок из коробки. Изольда знала, что мне понравится. Или просто насмехалась, намекая, что я слишком часто ношу этот предмет одежды? Не знаю. Плевать, я все равно обожаю эту посуду. И достаю ее только в крайних случаях. Как этот, например.
— Значит, Ленка знает… — лохматил Федор свои давно не стриженные волосы, вместо того чтобы пить заказанный кофе. — Черт… Ну и что мне теперь делать? Рассказать ей все? Прийти с повинной? Как быть? — Он поднял на меня глаза, чтобы я поняла, что это не риторические вопросы, они адресованы конкретно мне.
— Если она молчала все это время, значит, ее устраивает это молчание, — разумно заметила я.
— Ну да, ну да… — Было видно, что у Федора отлегло от сердца, и он взялся за чашку.
Но я не хотела больше обсуждать наш любовный треугольник.
— Ты лучше скажи, что там с расследованием. Открытку проверили?
— Да ты что… Открытка не улика для них. Пока во всяком случае. Сначала вскрытие сделают. Мне тут же должны позвонить. Если смерть криминальная, тогда уже и сумкой займутся, и до открытки доберутся.
— А сумку где нашли?
— Там же, ее закопали прямо к… — Он не стал продолжать, а я кивнула. Теперь звуки металла о дерево можно было объяснить. Человек копал яму прямо в тот момент, когда я бегала по лесу. Мне повезло, что я не наткнулась на преступника, когда у него было такое тяжелое орудие в руках. Он ведь еще успел выйти на поле и украсть сумку. — Вот, — продолжил Федор, — красную куртку под моим давлением приобщили к делу. Ее тоже тщательно исследуют.
— Хорошо, значит, дождемся вскрытия.
— Нет, Инесса, я желаю разобраться. Да будь я проклят, если… — повысил он на миг голос, но быстро стих. — Короче, это моя дочка, и ничто меня не остановит. Я выясню правду. И ты мне в этом поможешь.
— Я?
— Да. Для начала расскажи мне все, что знаешь, а особенно то, что знают другие люди.
— Я не понимаю тебя, — покачала я головой, забыв даже об остывающем кофе. — Какие другие люди?
— Ну, к примеру, я так понял, что вы со своей Наташкой затеяли собственное расследование, ты ей многое рассказываешь. Но под подозрением у меня абсолютно все, в том числе и она. И поэтому я должен знать все то, что знает она. Понимаешь? — с надеждой посмотрел он на меня.
Я в задумчивости покусала губы. В принципе он ничего такого страшного не просил меня сделать, но отчего-то мне казалось, что меня назначили шпионом и заставили подглядывать за друзьями. А потом кто-нибудь напишет на бумажке слово «ябеда-корябеда» и повесит мне на спину.
— Хорошо. — Я пересказала ему все наши разговоры с Живцовой касательно сестер и
