том случае, когда тот – твой учитель и работает прекрасно, более того — лучше тебя? Ну здесь, правда, Гример мог бы и поспорить — но только в воображении. Реальных Операций Подобия класса Великого Гример не делал ни разу. Прошлогодняя операция — самодеятельность. А работать на глаз в сегодняшних условиях бессмысленно. Как видишь, предложение достаточно сложное, чтобы ответить, не задумываясь… Вот эти мысли и совершают круги в двух полушариях мозга Гримера. Так иногда голуби, ведомые в небе опытным голубятником, раскрутившись, никак не могут остановиться, и нужны усилие и воля, чтобы загнать их в голубятню и там, вблизи, спокойно рассмотреть каждого, дать им отдохнуть. А, пожалуй, истинным голубятником мыслей Гримера все же была Муза. Вот мы и вернулись опять к той, без кого не было бы нашего Гримера. И всем, чем он стал и что мог, Гример был обязан Музе, она была с ним везде — и когда он был занят размышлениями, отдыхая, и когда работал дома со скальпелем, во имя владения пальцами инструментом… И только один раз Гример решил действовать сам, когда пустился в прошлогоднее предприятие…
Если бы Гример спросил Музу ясно и просто, стоит ли ему делать это, она сумела бы убедить его отказаться, ибо всегда наступает случай, когда то же самое можно делать и без столь великого риска. Гример в прошлом году почти перестал разговаривать с Музой, в первый раз решился обойтись без ее помощи. Не отвечая на настойчивые просьбы Музы рассказать, что происходит, он отправился осуществлять свой замысел, пошутив, что не происходит ничего, что с кем-либо уже не происходило.
Муза успокаивала Гримера — способы были разные, но в результате мысли Гримера замирали, складывали крылья и, чуть беспокойно сначала, потом затихая, давали себя в руки.
Хотел бы я посмотреть на того, кто может определить породу птицы, которая летает в темноте, а непокой — это и есть темнота, в которой шелестят крылья и живут крики.
Хранительница Музея Двести девяносто два — таковы были должность и номер нашей Музы, когда она встретилась с Гримером на одной из Операций Подобия. Тогда она была моложе, он тоже. И едва Гример, по привычке навалившись всей грудью на ее лежащее на столе открытое тело, попытался скальпелем прикоснуться к первому верхнему квадрату лица, что он делал до этого тысячи раз, как почувствовал такое, что весь кабинет сначала покачнулся, потом перевернулся, потом — потом стал то увеличиваться, то уменьшаться, как будто превратился в маятник… И когда Гример через полчаса пришел в себя, единственной его радостью было то, что Муза осталась жива и нуждается не просто в Операции Подобия, а в операции восстановления. Это, в общем-то, было несложно. В том случае, если Гример брал ее в пару, полагалась все равно другая операция, в результате которой она получала имя, или, может быть, сначала она получала имя, а потом следовала Операция Подобия, но вне зависимости от последовательности происходящего через неделю-другую Муза, впрочем, как и любой другой, кому повезло (а случаи подобные в истории города были так же редкостны, как колодцы в пустыне), Муза из служителя Музея превратилась в Музу, с лицом, соответствующим подобию Образца.
Вообще, надо сказать, что было в городе первично — номер или соответствующее лицо, — так же неразрешимо, как неразрешим приоритет курицы или яйца в истории человечества. Посему в Городе, исполненном порядка и справедливости, стихия оставалась главной мерой в оценке судьбы горожанина. Что-то происходило такое, в результате чего все же время от времени менялись номера у людей, следовательно, или наоборот, менялись лица. И Гример, от кого вроде зависела судьба жителя, должен был делать только операцию, соответствующую его классу, не больше и не меньше. Черт ногу сломит, а не разберется в этой тайной штуке.
В общем, неважно — имя ли сначала или лицо, но какая-то Двести девяносто вторая стала Музой. Повезло человеку, сказал бы любой обыкновенный человек. «Судьба», — один раз на эту тему обмолвился Гример, и все. А не то чтобы оба молчали; сколько жили — столько и говорили, а уж ждали друг друга!..
V
Но сегодня, как известно, день особый. На радость Муза чутка, как собака на запах. И на горе тоже, на любое отклонение от будней чутка Муза. Сразу и виду не покажет, вроде и не спросит ни о чем, и не заговорит о том, что с Гримером происходит, а в болтовне и чуши, одной интонацией закружит его, заворожит, глядишь, через час все ей, Музе, известно. Как это происходит, Гример до сих пор не знал. Заметил только одно: когда праздник выходит за пределы будней праздника, здесь опять Муза, увы, бессильна. Конечно, догадывается, что произошло, и полувызнает в разговоре, но чтобы понять до дна?.. Тут уж Гримера пушкой не прошибешь…
Сегодня тоже праздник праздника, день для Музы не из легких. Но поскольку Гример однажды, положившись на себя в этом двойном празднике, еле уцелел, он и сам перестал быть таким уж сдержанным. И почти прямо с порога, едва Муза сняла с него плащ, сунула в сушилку и, прижимаясь к его спине своим лицом, обняв его сзади обеими руками, повела в столовую, Гример сообщил Музе о визите Таможенника, и предложении, и о решении, которое надо сообщить завтра. Но первый вопрос, который задала Муза, был для Гримера неожиданным, — просчитывая все варианты — с одной стороны, в плоскости нравственности, с другой стороны, в плоскости исполнения воли судьбы, которая принадлежит лично Гримеру (в основном, жизнью людей распоряжается общественная судьба, например, в данном случае — Города), Гример совершенно забыл одну весьма существенную, как оказалось, вещь.
— А сроки, — спросила его Муза, — перенесены? Ведь это двойной объем работы…
— Тройной, — сказал Гример и сел в кресло, погрузившись в него и одновременно в размышление по этому поводу. И вспомнил, что об этом не было сказано ни одного слова, следовательно, ни о каких переносах речи быть не могло.
— Ну, если так, то, собственно говоря, о чем думать, — сказала Муза, — я думаю, тебе одного урока достаточно. Покажи умному перо — он тебе покажет лису, съевшую курицу.
— При чем тут лиса, — сказал Гример, думая о своем.
И во время объяснения Музы, при чем тут и Таможенник, и лиса, и курица, Гример, не слушая ее, неожиданно что-то вдруг определил для себя, — так идущий по воду, найдя золото,
