и молчал. И выл по ночам в подушку, всерьез подумывая о самоубийстве. Зазевался, уснул, убил их… Идиот, мразь, тварь…
А потом пелена в очередной раз расступилась, открывая безоблачное голубое небо, и он чуть не умер от дикого заряда злобы и ненависти, который врезался в него, стоило лишь взглянуть в эту синеву, выходя из подъезда.
МОЙ!! УШЕЛ!! СБЕЖАЛ!!! МОЙ! ВЕРНИСЬ!!
МОЙ! ОТДАЙ! НЕТВОЁ!!! МОЁ! ВЕРНИ!! МОЁ!!
ОТДАЙОТДАЙОТДАЙ!!!
Он шарахнулся и упал на ступени у подъезда, зажмурился — и это, наверное, его спасло. Измученное сердце не выдержало бы долго этого потока голодной нечеловеческой ненависти. В тот день он не пошел на работу, отзвонился, отговорился недомоганием. Задернул шторы во всем доме, еще раз случайно зацепившись взглядом за клочок синевы.
МОЁМОЁВЕРНИ!!!
В тот раз ясное небо держалось два дня. Два дня он сидел дома в сумраке, пил горький кофе без сахара и вспоминал, вспоминал, вспоминал.
Ему было проще, чем кому бы то ни было — он видел их всех, разбившихся, утонувших, попавших под машину, наглотавшихся таблеток и просто умерших от сердечного приступа. Никто не связывал это с ясными днями, зачем? Как и в любом другом городе, в Н-ске хватало и несчастных случаев и суицидов. Просто небольшие пики, легкая зависимость от погоды, велика новость. Несчастные случаи происходили не чаще, чем везде, просто в дни ясного неба…
Всегда были смерти. Трое-четверо, иногда больше, иногда меньше. В лучшем случае они умирали по дороге в больницу. Наши соболезнования, такие молодые, жить да жить…
Он не знал, что это и почему оно нависло именно над их городом, но теперь лучше понимал эти неудачные для скорой помощи дни. Тварь была осторожна и изобретательна, мало кому приходило в голову как-то связать безоблачное синее небо и несколько несчастных случаев с трагическим исходом. Большинство радовалось солнцу и синеве, ничем не рискуя.
Он замечал, что оно больше любило молодых, перспективных, счастливых. Были и инфаркты и инсульты у пожилых, но многие выживали — видимо, стариками тварь брезговала. Не нравился вкус?
Тишину залитого больничного коридора прорезала телефонная трель — белый пластиковый зверёныш на столе у Лизы торжественно и истерично возвещал о первой жертве безоблачному городскому Молоху. Кружка выпала из дрожащих пальцев и покатилась, звеня ложечкой, разливая коричневую жидкость по линолеуму.
— Скорая помощь, что случилось? — услышал он диспетчера.
— Адрес, — после ответа с того конца провода, привычный голос молодой и жизнерадостной Лизы лязгнул как затвор автомата.
— Дышит? Не перемещать, не трогать, ждите, уже выехали, — и тут же, под сухой щелчок брошенной трубки, звонко и тревожно на весь блок:
— Леша, реанимацию к общаге физфака БЫСТРО! Парень выпал из окна, пятый этаж!!
Он закрыл глаза, слушая топот ног, рев движка и вой сирен за окном. Он был не единственным врачом в их скорой, Леша хороший спец и знает свою работу, не раз спасал жизни. Лиза молодец, что послала его, помнит, девочка, о бзиках старшего врача. Но сегодня это не поможет, будут еще вызовы, он тоже нырнет в душное нутро микроавтобуса и помчится под вой сирен по сонным улицам Н-ска. Будет до последнего пытаться вырвать очередную жертву из бездонной лазурной пасти…
Но оно не отдаст. Оно никогда не отдает свое. На его памяти оно ошиблось только один раз. И этот один раз сейчас затравленно стоит в конце больничного коридора и тоскливо смотрит на лужу разлитого кофе с блестящей ложечкой в середине.
* * *
Н-ск, обрывки разговоров:
— Варежку завали, понял?!
— Колян все, харэ.
— А чо он несёт?
— Да ладно, хорош, говорю. Не для этого собрались.
— Колян, ты это, я не в том смысле… Просто ну как так-то, вы ж рядом были…
— И чо рядом?! Мага плавает лучше, чем мы оба, вместе взятые! Мы думали — прикалывается, нырнул и угорает. Пока дошло…
— Ты башку включай, Лёх, когда чё-то говоришь. Колян чуть сам не утонул, пока за Магой ныряли.
— Да вода ж мутная, не видно ни хера! Когда наткнулись… мы ж откачивали! И скоряки!
— Да скоряки отжались… Тот с сединой сам посинел, пока откачивал. Я думал, рядом сейчас ляжет. Чуть ребра Маге не переломал.
— Ладно, давайте, что ли…
— Да, за Магу, пацаны. Не чокаясь…
* * *
— Слыхала про Маринку-то? Кошмар какой…
— Ой, ужас. Под грузовик говорят?
— Да, сразу насмерть.
— Ооой… А как так-то? Неужто сама…
— Ну да, ты что. Нет, она, конечно, с придурью была, прости господи, наивная. Летящая, как мой балбес говорит. Но не настолько уж.
— Да и с парнем ее этим у них, вроде все хорошо было. Я слыхала, он ей предложение сделал?
— Накануне, говорят, да. Ходит сейчас — лица нет. Говорит, ко мне бежала, наверное, спешила.
— Ой, молодежь. Ветер в голове.
— Нельзя так про нее… теперь-то.
— И то правда. Земля пухом.
— Беда-то какая матери. Молодая ведь совсем, жить да жить…
* * *
— А что, экзамен не начался еще, что ли?
— Ларис, ты хоть иногда от своих ногтей отрываешься?
— Чего?
— Перенесли экзамен на понедельник, траур на факультете.
— Ни фига себе. Чо случилось-то?
— Сашка из второй группы умер. Из окна общаги то ли выпал, то ли прыгнул.
— Серье-е-езно… Типа суицид, что ли?
— Да не знает никто, записки, говорят нет, только конспекты на подоконнике.
— По ТФКП? Ой, я чуть сама…
— Дура ты, Ларис. Сама.
* * *
Он стоял у окна и смотрел в потемневшее небо.
Город, словно устав от непривычной солнечной жары, кутался в тяжелое войлочное одеяло дождевых облаков, наползавших с северо-запада. Ночью ему станет жарко под толстым сизым пологом. Пот выступит на стенах домов и асфальте дорог, тротуаров, площадей, на металле и шифере крыш. Сначала отдельными крупными каплями, потом частым бисером, и, наконец, ручьями и струями, бегущими по водосточным трубам и канавам, город будет смывать с себя удушливую пыль очередного жертвоприношения.
Смывать и забывать.
А ему останется только бродить по улицам, паркам, скверам и рынкам Н-ска и собирать обрывки разговоров, обмолвки и сплетни. Имена.
Мага.
Маринка.
Сашка.
Словно мёртвые бабочки, приколотые к подушечкам блестящими булавками, эти имена теперь составляли его жутковатую тайную коллекцию.
Ксанка.
Асель.
Никитон.
София.
Толик.
Десятки имен, забыть которые он не смог бы, даже если захотел. Потому что тогда придется забыть то, первое. С которого началась его страшная коллекция. Ее имя. И того, кому даже не успели имя придумать.
Он знал, что способ есть. Просто дождаться солнца, выйти на улицу и, не сопротивляясь, окунуться в ласковые
