глаза и бурчит: — Что было, то и ела.
— А конкретнее? — не отстаю, потому что узнала, наконец, запах.
— Да лапшу ей сын принёс, — раздаётся голос с кровати напротив, там лежит ещё одна пожилая женщина, — вон же пахнет как.
— Какую лапшу? — хмурится Добрынин.
— Вьетнамскую, я полагаю? — внимательно смотрю на Колоскову, которой, вообще-то, показана определённая диета. И уж точно ничего острого, жирного, жареного и солёного.
— А что мне, голодом тут у вас лежать? — взрывается пациентка. — Хамят, не лечат, ещё и кормят чем попало!
Добрынин, сузив глаза, смотрит сначала на пациентку, потом на меня.
— Татьяна Ивановна, я скажу медсестре, она даст вам лекарство от изжоги, — я говорю спокойно и негромко, именно такой голос лучше всего действует на людей. — Мы хотим, чтобы вы поправились, но для этого вы должны нам помочь. Сейчас вам больше всего подходит именно больничный стол. Я передам вашему сыну, что не стоит приносить вам еду, которая будет раздражать желудок.
Колоскова фыркает и отворачивается. Похоже, конфликт исчерпан, и мы с Добрыниным выходим из палаты. Я поворачиваюсь к нему и только открываю рот, как слышу:
— Что за бардак вы тут развели?
У меня просто глаза на лоб лезут. Смотрю на начальство молча — я не ослышалась?
— Почему вы не следите за своими пациентами? — рявкает Добрынин. — Я должен тратить своё время на изжогу? — последнее слово он произносит настолько кислым тоном, что у меня самой чуть изжога не начинается. — Почему при поступлении вы не объяснили пациентке, чем чревато для неё нарушение диеты? Мне что, ходить по палатам и лекции читать?!
От дурацких обвинений, да ещё и высказанных в таком тоне, я теряюсь, а Добрынин продолжает:
— У вас, кажется, хирургическая специальность, м-м? Так какого… вы рассусоливаете с пациентами?
Хватаю ртом воздух, не в состоянии ответить.
— Так вот, Анна Николаевна, вы никогда не станете хорошим хирургом, — губы мужчины кривятся, голос холоден, — если продолжите так сюсюкать. Все эти ваши женские заморочки и слабости в хирургии не пройдут, — он небрежно жестикулирует. — Хирургу нужны железные нервы и крепкая рука! А с вашими данными идите вон терапевтом в поликлинику, или педиатром, детей взвешивать в день здорового ребёнка!
— Как вы смеете?! — сорвавшись, подскакиваю ближе, шиплю ему прямо в лицо. Он… он… сволочь! Да я всю жизнь положила, чтобы добиться того, что имею сейчас!
Мы оказываемся непозволительно близко. Дышим одним и тем же воздухом. В его глазах вдруг что-то вспыхивает — зрачок расширяется, я вижу своё отражение, и в ту же секунду мужчина резко отшатывается назад.
— Я всё сказал! Если хотите продолжать работать в моём отделении, докажите свою полезность!
Уже, значит, в «его» отделении! Да уж. Смотрю на удаляющуюся от меня фигуру, наполняясь мрачной решимостью. Хочет доказательств? Будут ему доказательства!
* * *
Шесть месяцев проверок. Шесть месяцев доказательств. На меня кричат, меня провоцируют и обвиняют во всех грехах, а я молчу, стиснув зубы. Хватит, выступила уже в первый день. Надо признать, несмотря ни на что, работать с Добрыниным — большая удача. Я многому научилась и учусь ежедневно. Вот только характерец у него…
Тщательно моя с мылом и щётками руки, гадаю, зачем зав позвал меня первым ассистентом на такую в общем-то несложную операцию, как стентирование. Под местным наркозом ведь, да и вообще…
Помывшись сами и подготовив пациента — пожилого мужчину — мы с анестезиологом и операционной сестрой замираем, ожидая главного хирурга.
Добрынин заходит в операционную и кивает мне.
— Выполняйте.
Я поднимаю брови в немом вопросе.
— Ну, что смотрите? Начинайте!
Ну ладно, желание начальства — закон. Смотрю на анестезиолога, тот кивает — пациент под седативными.
— Работаем.
Выдох. Прокол стенки сосуда, вхожу в бедренную артерию, ввожу катетер. Через вену пациенту поступает контрастирующий раствор, и я сразу замечаю на мониторе нужный мне отрезок коронарной артерии.
— Вижу участок сужения.
Сегодня на операции нет интернов, заглядывающих через плечо, но я по привычке проговариваю все свои действия. Аккуратно продвигаю катетер по кровеносному руслу. Добравшись до нужного места, устанавливаю стент — всё проходит без сучка, без задоринки.
Операцию заканчиваю через сорок минут. Анестезиолог Володя показывает мне соединённые кружочком большой и указательный пальцы — всё ОК! Смотрю на Добрынина, который никак не комментировал мои действия. Он равнодушно кивает, разворачивается и выходит из операционной. Не то чтобы я чего-то ожидала… но мог хоть слово сказать! Хотя чего это я… Передёргиваю плечами — хоть и натренировала выдержку, всё равно немного обидно.
После операции, размывшись, сразу иду писать протокол. Я и раньше не затягивала с этим, а за последние три месяца сделала своей привычкой — чтобы Добрынин ни к чему даже подкопаться не мог.
— Аннушка, любовь моя! — подкатывает ко мне сбоку Володя. — Когда ты уже согласишься со мной поужинать, а?
— Так пойдём, поужинаем, столовка работает ещё, — смотрю на часы, — Вов, вообще-то время обеденное.
— Эх ты, — машет на меня рукой Володя.
— А-а, ты о том ужине, который с перспективой перейти в горизонтальную плоскость? — ехидно тяну, скидывая со своего плеча ладонь анестезиолога. — И не надейся, Вов! Моё имя ты в свою бальную книжечку не запишешь!
— Очередной отказ, — прижимает к груди руки этот паяц. — И как я жив до сих пор?
— Вон, Верочку пригласи на ужин, она точно пойдёт, — открываю дверь ординаторской.
— Она — не ты! Да и потом, она сохнет по нашему… Эх! — я бью локтем Володе в живот, чтобы он успел заткнуться — в ординаторской обнаруживается сердитый Добрынин.
— Анна Николаевна, где вы ходите?
Ну, началось… может, он уже что-нибудь новое придумает?
— Идёмте! — Добрынин резко проходит мимо меня.
— Куда? — да, очень умный вопрос.
— Вы ведь ещё не заполнили протокол операции? — останавливается и вперяется в меня взглядом тёмных глаз.
— Сейчас сяду заполнять, — пожимаю плечами.
— Ну вот и идёмте!
Переглядываемся с Вовкой, он делает недоумённое лицо, а я, сдержав вздох, подхватываю бумаги и иду следом за начальством.
— Садитесь, Анна Николаевна, — Добрынин показывает на стул напротив своего рабочего стола в кабинете — точнее даже, двух столов, расположенных буквой П.
Сажусь, раскладываю документы и поднимаю глаза.
— Что я должна делать?
— Пишите!
— Что писать?
— Протокол, — зав смотрит на меня хмуро.
— Никита Сергеевич, — спрашиваю осторожно, — есть какая-то причина, почему я должна делать это здесь, в вашем кабинете?
— Я перед вами что, отчитываться должен? — Добрынин заводится с пол-оборота, и я, быстро заткнувшись, склоняюсь над бумагами. — Здесь никто вас не будет отвлекать от работы, — вдруг звучит мрачное объяснение.
— Я поняла, Никита Сергеевич, — говорю,
