— Летом прихватишь березу захватами, сок течет как ручейки — береза плачет, ребята с банками подбегают.
Он протянул нам руку с непосредственной уверенностью...
Пока мы добирались сюда, разговор о Фирсове возникал не раз. Возникал как-то сам собой на случайных остановках, со случайными встречными. Если мы говорили, что едем в Белоручейский леспромхоз, то каждый считал своим долгом сказать какие-то слова о Володе, и эти характеристики, дополняя одна другую, выстраивались в биографию человека.
Первое заочное знакомство с Фирсовым состоялось в Вологде, в обкоме комсомола. Заведующий отделом рабочей молодежи Сергей Марков сказал нам, что Володя несколько лет назад сколотил комсомольско-молодежную бригаду, проработал в ней до недавнего времени. За великолепные показатели бригада неоднократно отмечалась премиями ЦК ВЛКСМ, а сам Фирсов был удостоен золотого знака «Молодой гвардеец пятилетки» и ордена «Знак Почета». Но в этом году он оставил налаженный, спокойный участок и ушел на сложный объект отдаленного лесопункта, ушел осваивать новейшую валочную машину в большом и еще не тронутом массиве... А вообще-то он пошел работать на лесозаготовки подростком. Был сучкорубом, ушел в армию. В 1970 году вернулся в свой леспромхоз, работал на трелевке леса. Сейчас Фирсов кандидат в члены КПСС, комсорг леспромхоза. И, наконец, он депутат Вологодского областного Совета... И все это в двадцать восемь лет.
Марков говорил сухо, может; даже нарочито сухо, видимо, хотел предоставить нам возможность самим узнать Фирсова на месте, во время работы...
После обеда мы с Володей остались в балочке. Володя подбросил в жаркую железную печурку еще несколько коротеньких поленьев, затем открыл торцевое окошко и, как бы разделив себя рукой пополам с головы до ног, сказал:
— Я наполовину буду там, — он показал на вторую валочную машину, стоявшую недалеко от леса. — Эта машина моего напарника. На ней сейчас стажируется вальщик с соседнего леспромхоза...
Он предложил мне остаться у печи, а сам уселся у окошка.
— Думаю, для беседы расстояние между нами небольшое.
А я со своего места тоже разглядывал рычащую машину с парящей уже в воздухе и медленно опускаемой елью, зажатой гидравлической «рукой», и думал о своем собеседнике, человеке, родившемся и выросшем в этом лесном краю, думал о том, что в нем тайно и органично должна жить реакция защиты природы, леса. Какие он испытывает чувства каждый раз, оглядывая перед началом работы еще не потревоженный лес?
Когда я спросил его об этом, его серые глаза округлились, лицо стало напряженным. Он заговорил медленно:
— Вы хотите сказать, чувствую ли я боль?.. Чувствую, когда передо мной молодой лес, а если зрелый, который через пять лет превратится в труху, то почему же не валить. Подход тут должен быть практичным. Защиты требует молодой лес...
Володя замолчал, он смотрел в окошко балочка, словно на экран, где было видно, как над белизной снега пила валочной машины стажера дошла до половины толстого ствола и забуксовала. Володя неожиданно поднялся, что-то поискал глазами и, видимо, не найдя, выскочил на воздух. Когда вернулся, объяснил:
— Перегоняли утром машину со старой делянки, в ручине искупался, и вот на цепочке пилы образовалась пленка льда...
Он нашел на полке тетрадку, стал листать.
— Сменный журнал, что ли?
— Нет, когда учился в Новгородской области на курсах по освоению этой валочной машины, делал записи и эскизы, думал, пригодится...
Он углубился в тетрадку, и я отвлек его:
— Володя, вы, кажется, состоите в Постоянной комиссии по защите и охране леса. Нет ли тут парадокса: человек, рубящий лес, должен защищать, стоять на охране леса?
— Ничего странного. Защита леса во многом зависит от тех, кто валит его. Не понимаете? Вот мы пришли в места, где лесной фонд очень богат. Но и планы у нас по лесозаготовке большие, и при этом мы на ходу осваиваем новую технику. Начнем с того, что леспромхозы сами проявляют к лесу бережное отношение. Каким образом? Когда они отводят делянку, то пересчитывают, сколько молодняка, сколько какого леса. Все это вписывают в технологическую карту, чтобы сохранить подрост... Но вот здесь, на этом участке, например, весь молодняк трудно сохранить. Вот я помню, в детстве, бывало, лес валили пилами да топорами, еще моя мать занималась трелевкой на лошади... А теперь техника завалит за спину целый «пакет», зажмет своими железными лапищами и тянет воз, сметая все на пути...
Фирсов увлекся, заговорил быстрее, непримиримее, как будто перед ним сидел один из злостных губителей леса. Мне показалось, что он даже забыл про своего стажера. Но нет! Время от времени он высовывался в окно и кричал: «Держи стойку прямее!» или «Клади плавнее!»
— На курсах в Крестцах, когда мы сели на новую машину, валили ленточным способом, чтобы сохранить подрост. Это значит, что трелевочная машина должна двигаться по одному центральному волоку — ехать по моей дороге и убирать за мной лес. Когда же идет сплошная рубка — есть и такой способ, — то как бы мы, вальщики, ни оставляли маленькие деревья, все равно они попадают под гусеницы трелевочной машины...
— Володя, когда ты был бригадиром молодёжной бригады, как ты строил свою работу, по каким принципам?
— Ну перед тем, как приступить к рубке, я сначала обходил с вальщиками всю делянку, смотрел, как нам лучше ее освоить, удобнее подойти, как обойти молодняк...
— А здесь?
— Здесь так же, но пройдет мое звено — валочные машины, а после мы не знаем, когда пройдет звено трелевщиков. Вот если бы они за нами сразу брали... Здесь, на Янишевском лесопункте, участок, повторяю, очень большой, и сваленный лес уже на сегодняшний день везде раскидан. Иногда мы на этом неосвоенном участке немало древесины теряем до того, как она поступит на перегрузку... Не знаю, может, поработаю еще немного на своей машине и пойду трелевать. А охрана природы, леса — дело неоднозначное. Вот решить проблему сваленной древесины, то есть как вовремя убрать ее — это тоже защита леса. — Володя теперь говорил спокойно. — Но одно дело, положим, критиковать, а другое — искать выход, продумать технологию рубки и вывоза леса, выступить со своим предложением. Ну хорошо, валим лес — нужно валить, страна вон какая огромная, нужда в древесине немалая... У нас в леспромхозе есть старый коммунист — Николай Петрович Демиденко, председатель группы народного контроля. Хороший мужик, ребята его называют «ходячей совестью» леспромхоза. Так вот, недавно я с ним говорил, просил приехать сюда. В общем есть что показать и о чем поговорить.
Дверь открылась настежь, и в балочек с шумом ввалился мой коллега. Весь в снегу, а одна нога была покрыта коркой льда...
— Никак в ручей провалился? — сказал Володя.
— Да, увлекся, такая красота, хотел с низины снять лес... хорошо, фотоаппарат не промочил.
Пока мой товарищ разувался и выжимал носки у печки, зашел трелевщик. Увидев неудачника, он улыбнулся и стал скидывать свои валенки.
— Бери, бери, — говорил он. — В кабине тепло, мне и кирзачи подойдут.
Володя, подбросив в печку дров, потянулся и обратился к товарищу:
— Слышишь, Ваня, я тут говорил о наших делах. Готовься, скоро приедет Демиденко.
— Я сам жду его... Ну как валенки?
— Отлично.
Глядя вслед Ване, Фирсов сказал:
— Ребята здесь подобрались надежные, в основном люди местные, выросли рядом с лесом. Охотники, рыбаки. Понимают — без леса жизни быть не может.
Быстро темнело, и верхушки деревьев золотило уходящее солнце. Треск моторов, казалось, отдалился, а может, просто привыкаешь к нему. Мы лили чай, и Володя, прислонив голову к окну, смотрел на стену елей.
— Володя, а в чем отличие летней валки от зимней?
Он повернулся к нам, рассеянно посмотрел — так, словно вернулся издалека.
— Летний лес... Летом вся природа открыта. Придешь утром, лес весь дремлет, не хочется будить. Заведешь трактор, только тронешься, то глухарь вылетит из гнезда, то рябчик — надо, значит, обойти. Оставляешь это место, переходишь к другому, и опять ехать нельзя — перед машиной муравейник, дерево-то часто растет на муравейнике, и пень нельзя оставлять высоким. А муравьи — санитары леса. Опять обходишь дерево... А сейчас, зимой, все под снегом, ничего не видно: ни муравейника, ни ручья, — он подмигнул моему товарищу... — Как-то мы жгли летом на делянках сучки и обнаружили новорожденных лосят — прямо на земле, один лосенок шатался от слабости, а второй не мог подняться. Кругом березы и сосны. Не стали здесь жечь, не стали мешать, а утром пришли — нет лосят, видимо, мать увела малышей...
— А какой лес тебе нравится? — спросил я.
— Смешанный, всеми цветами смотрится. Сосны просвечивают, березы светятся. Если одна только ель, то скучновато, лес темный... Когда я работал в Алмозерском лесопункте с комсомольско-молодежной бригадой, мы посадили около ста восьмидесяти гектаров леса. Правда, не знаю, каким он стал. Надо поехать, да никак не соберусь. Говорят, растет лес...
