ещё одна резиденция Людовика 14, Шенансо, Дубровник. Картина та же. Всё роскошно. Есть даже в роскошной раме портрет Его величества, старенького, беззубого. Вот и портрет трёх его красавиц. Вот королевское ложе, напоминающее Прокрустово и только две двери из покоев монарха. Ни за одной нет туалета. Это значит, что король мог частенько писать в камин, но его грациям такой кунштюк проделать было сложно, можно было кое-что подпалить.
Бегаю по замку Амбуаз. Он меня не разочаровал. Поклонившись могиле Леонардо да Винчи, покинул и это место.
Простолюдины выливали все нечистоты прямо на головы прохожих. Это повлияло и на моду. Незамедлительно появились широкополые шляпы и плащи с тремя дырками. Трём мушкетёрам через сто шагов было уже нечем покачивать.
Друзья людей большей свободы тогда. Они даже лучше, чем люди увёртывались от потока нечистот.
Ямы в Авиньоне. Сразу стало понятно, что отнюдь не боги горки наполняют. Правда, его святейшеству было легче справляться с нуждой, поскольку в трудную минуту он напрямую обратиться к Богу, а такие случаи были часто из-за обжорства. Разумеется, в силах божьих было помочь, но вот подтереть…, простите, anus, он был не в силах. С этой работой могли справиться разве что черти.
Я продолжал метаться по Франции, не забыл заглянуть в Амстердам. В квартире, которую я снял, не был предусмотрен туалет. Третий этаж, исключительно крутая лестница. Туалет в этой квартире был ново делом.
В прекрасных замках Англии имелся узкий задний замок для прислуги. Серванты сновали туда-сюда, вынося переполненные лордами горшки. Преодолевать крутые лестницы, не пролив ни капли, было невозможно. Часть, разумеется, выливалось через окно, ну а твердые фракции выносились в клозет, кладовую, там их и мыли.
Из дальних странствий возвратясь, я оказался на своей лавочке во дворе. Ко мне сразу же подбежал Гудзак, встал на задние лапы, передние грязные положил мне на колени и попросил рассказать, как дела там на его малой родине. Хвост его неистовал. «Как бы он его не вывихнул», подумалось мне.
За преданность он получил от меня сардельку, привезённую прямо из Парижа. Мешок добра сразу же улёгся у моих ног и принялся за сардельку. Внимательно приглядевшись, я заметил, как он обрусел. До ветру он выбегал на двор, правда, на соседний, а по маленькой нужде как в Европе, один к одному. Любое дерево нашего двора может это подтвердить.
Гудзак продолжал добросовестно работать. Тут и там был слышен его брёх. Когда вышли автовладельцы лексуса, он подбежал, чтобы поприветствовать и спросить всё ли в порядке, однако был грубо прогнан. Супруга с характерным южным говором даже применила ногу.
На следующее утро они вышли как всегда, чтобы сесть в машину и уехать. На этот раз Гудзак к ним не подбежал. Вдруг они заметили, что одно колесо было…Супруги тихо и злобно о чём-то поговорили и уехали. Вечером они вернулись, поставили, как обычно, машину на лучшее, хорошо освещённое место и под видеокамеры наружного обозрения.
В полночь парочка вышла из подъезда, подошла к Гудзаку, который отдыхал после напряжённого трудового дня на своей циновке и видеокамеры увидели, как супруг прижал доверчивого Гудзака к земле, а супруга перерезала горло собаке.
Карателей вычислили сразу. Во дворе собрались огромная толпа возмущённых людей. Среди толпы сновали туда-сюда участковый, приехали журналисты. Я и не знал, какое огромное количество друзей имел виконт Гудзак де Брюхель!
Дня через два я взял белую краску, нарисовал белый квадрат на стене как раз над тем местом, где погиб замечательный пес, сделал надпись. Уже вечером на циновке я увидел тюльпан.
Лавочка, на которой я сидел, мне казалось неуютной, стоящей на том месте и дни стали короче, а ночи длинней. А вот и моя Ксантиппа! С Волокушей! Она остановилась на секунду около меня и сказала: «Это ты, старый дурак, там?» Это был намёк на мемориал. Я ничего не ответил.
Ксантиппа пошла дальше и вдруг остановился у угла, открыла сумку, достала цепь, оторвала сосиску и положила рядом с тюльпаном.
Каратели вскоре уехали, говорят в Ивано-Франковск.
11.08.2015
После обеда ко мне подошёл Бенедикт и предложил погулять с ним. я не хотел сегодня выходить во двор, но Бенедикт настоял на своём и, вот, я на лавочке, наблюдаю за игрой кота. Бенедикт любит разыгрывать из себя Чунгачкука, великого охотника.
Бенедикт учёный кот. Он может вымяукивать 2% иероглифа. Я составил учебник кошачьего языка. Животные не могут, разумеется, артикулировать, но его 2% сигнала хорошо различимы. Например, он отчётливо произносит звук «Ра». Это означает: «хозяин открой холодильник и дай мне еду, которую ты принёс только что для меня». Причём он может жестикулировать, конечно, не как итальянцы, он не размахивает лапами перед носом. Отнюдь. Сидя перед холодильником, он слегка пошевеливает хвостом и не сводит глаз с дверцы.
На той же скамейке далеко от меня сидит Матрёна, мой лютый враг. Дело в том, Матрёна контролирует весь двор. Скамейка её КПП. Редкий человек сможет пройти незамеченный до середины: «Ксюш, почему у тебя нет детей?», спросит, бывало, она. «Столько мужиков ходят к тебе и ничего?» Или вот: «Настя, твоя швабра выглядит вдвое толще тебя. Приходи вечером после шести, я тебя покормлю». Или вот: «Маш, а Маш, Ванечка совсем не выходит подышать свежим воздухом». Мария безропотно отчитывается: «Ушки лечим. Застудили».
Я иногда вмешиваюсь в процесс, и мои замечания её выводят из себя.
На дорожке появилась дама с собачкой какой-то европейской породы. Я забеспокоился. Европёс заметил Бенедикта. Дамочка занервничала, а пёс чуть не вылез из своей лохматой шкуры. Скандал. Бенедикт взлетел на дерево и мирно расположился на толстой ветке. Он спокойно наблюдал за бесновавшейся собакой. Мой кот учёный начал даже дремать. Поскандалив, парочка удалилась. Матрёна не упустила случая прокомментировать происшедшее:
– Алла, не води свою немецкую гадилу через детскую площадку!»
– Хорошо, Матрёна.
– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего.
Подходит чья-то мамаша:
– Матрёна, не видела, кто взял самокат?
– Никита, Ленкин сын. Вон он среди машин, паркуется.
Вдруг нормальное течение жизни оборвалось. Два парня прямо перед троном Матрёны целовались с самыми непристойными ужимками. Матрену чуть было не схватил апоплексический удар.
– Тьфу, сказала она, Содом и Гоморра.
Она встала и с высоко поднятой головой удалилась.
Парочка вскоре после её ухода рассталась. Один ушёл, а одна осталась. Она осмотрелся и сел прямо на нагретое Матрёной место. Она явно кого-то ждал.
– Сколько время? Спросила она у меня.
– Сколько времени? Половина второго. У вас
