Вы, две силы природные, станьте одной, всё зло в себя впитайте, злой морок поглощайте, яд бесовской любви забирайте. Слово моё — замок. Пусть будет так.»
Залилась в бутыль вода, закрылась пробка, отсекая избу от золотистого свечения, сверху Агидель запечатала её воском. Попытавшись подняться, ведьма завалилась назад, так и осталась сидеть на стуле, устало прикрывая глаза.
— Поднимайся, Саша, одевайся. Тебе нужно закопать эту бутылку на могиле Чернавы и провести на ней ночь. Славик, проведи его.
Бестужев успел взять себя в руки, смыл с себя бордовые разводы, зачесал назад залитые кровью липкие волосы.
Пустота. Пустота внутри позволяла дышать так ровно, так спокойно… Впервые рой мыслей не жалил, он легко мог увести внимание от образа Кати. Вот он представляет её у колодца, а через секунду волен думать о спелой землянике, растущей за домом Ждана и Зарины.
Славик неуверенно кивает, видно, что он не хочет оставлять ведьму одну. Совсем ослабшая, Агидель склонила голову на руки, улеглась на столе, прикрывая глаза. Не спит, видно, что мается, что чары дались ей с трудом. Дыхание, словно у маленькой птички — быстро и поверхностно приподнимает грудную клетку, ресницы мелко дрожат.
Саша не узнает собственного голоса, в нем искрится чистое безудержное счастье.
— Я дойду сам, помню дорогу. — В два шага подходит к Агидель, становится на колени, чтобы упереться лбом в свободно свисающую со столешницы кисть. — Спасибо тебе, не знаю, чем могу с тобой расплатиться…
Уголки губ изогнулись в улыбке, рыжеволосая слабо пошевелила пальцами, скользнув по его переносице:
— Я напишу тебе список требований, ещё пожалеешь, что не искал падкую на деньги бабку.
Дверь за пошатывающимся Бестужевым закрылась почти бесшумно. В этот же миг Агидель метнулась к пустому ведру, стоящему у печи. Короткие мучительные спазмы, тяжелый стон, переходящий в хриплый вдох. Она совсем не ела, желудок не смог выжать ничего, кроме едкого сока. И она задыхалась, склонялась ниже снова и снова, старалась выдрать клок воздуха, вдохнуть глубже между приступами рвотных позывов. Побелела натянутая на костяшках кожа, когда Агидель попыталась подняться, опираясь на острые края ведра. Ведьму повело, и она сдалась, замерла на полу, посиневшие губы мелко дрожали.
В этот миг Елизаров чувствовал себя самым никчемным, самым глупым существом на всём белом свете. Придерживал её волосы, убирая влажные пряди с шеи, и понимал, что помочь не сможет ничем. Бестолочь. Он должен был остановить её, должен был подумать, что силы деревенской ведьмы на исходе. Еще на рассвете её можно было обронить на сырую землю, едва коснувшись плеча. Не прошло и суток после того, как деревенская ведьма заставила умолкнуть толпу. А теперь она порвала цепи, связывающие Бестужева с бесовским приворотом. Славик своими глазами видел, каких тварей она сумела прогнать. О чем он думал? Где была его голова? Агидель не отличалась благоразумием, он должен был подумать о ней.
Через десяток невероятно долгих минут она затихла. Застыла, упираясь лбом в сведенные над ведром кисти, попыталась восстановить дыхание, шумно сглотнула.
Его рука утешающе легла на тонкие выпирающие позвонки, скользнула пальцами к лопаткам, поглаживая. Агидель холодная, словно покойница. В груди громадной пружиной скручивалось напряжение, сжимало легкие. Разжав пальцы, придерживающие волосы, Елизаров широким шагом добрался до тумбы. Тихо звякнул кувшин и глиняную кружку, зажурчала вода.
— Держи, нужно попить.
Казалось, чтобы поднять голову, ей потребовались все силы. Уставшая, опустошенная, она позволила поднести к губам чашку, прополоскала рот и выпила жалкие остатки. Он вернулся к тумбе снова.
— Славик, холодно.
Он чудом расслышал тихий голос, пальцы на стакане сжались сильнее. Самобичевание хлыстом лупило по спине, обгладывало ребра. Каждый мускул свело в этой давящей жалости и вине. Взгляд метнулся к неказистому календарю с персонажами славянских сказок, стоявшему на печурке[1]. Елизаров купил его ради смеха, собираясь в Кочи, а Саша завел себе привычку отмечать каждый день мрачным жирным крестом черного цвета. Дата отъезда была обведена в красный круг, весь месяц уже закрасился черным. Сегодня приезжает старый пыльный автобус с хамоватым пропитым водителем.
Если бы только Славик додумался попросить друга повременить с избавлением от проклятия — на день, на три или неделю. Они бы добрались до Жабок и трассы через болота, бросили все вещи или вернулись в Кочи следующим месяцем…
Нет, он посчитал Агидель всемогущей, даже помыслить не мог, что ей станет плохо. Наивно решил, что никаких чар страшнее тех, что увидел на болоте, не существует. Уж если при помощи её силы Чернава навела проклятье на всю деревню, и девушка спокойно встала, так что ей какой-то приворот. Захотелось засунуть пустую голову в горнило и отсечь её чугунной заслонкой. Для чего она ему, если чаще всего думается именно задницей?
Страх придавал ему сил, помог поднять девушку. Прижимающаяся к груди Агидель казалась невесомой, маленькой и хрупкой. Если раньше Елизаров с опасением волок своё тело, отчаянно боясь оступиться, то теперь с нею на руках он шагал резко и уверенно. Боль — ничто. За неё страшнее.
У них сложилась дурная традиция — каждый раз, когда ведьма оказывается в его постели, Елизаров трясется и нервничает. Каждый раз, лежа на его простынях она едва не прощается с жизнью.
Комната. Агидель. Постель.
«Силу ведьма может черпать из мужчины»
Осознание ласково огладило глотку, скользнуло влажной дорожкой по коже, пуская мурашки. Славик способен ей помочь. Ему этого хочется. Стоило лишь подумать о сексе с Агидель, как бесы в груди проснулись, сочно потянулись, обдавая лавиной желания, обнажая крупные клыки.
Не ври хотя бы себе, животное, о каком альтруизме ты сейчас думаешь?
— Агидель, переспи со мной. — В тихом вкрадчивом голосе бархатные ноты. Разве не так искушал змей Еву в Эдемском саду?
Её глаза открылись так резко, словно одна эта фраза её уже вылечила. Ведьма в руках начала ерзать, попыталась выбраться из объятий. Славик едва не потерял равновесие, пришлось поставить её на ноги.
И, боги, Елизаров увидел в её глазах отражение собственных демонов. Взгляд девушки опустился на его рот, подернулся дымкой, язык Агидель нервно проскользнул по нижней губе. Волна желания тут же ударила в пах, приподнимая член.
Хочет её. Даже сейчас, растрепанную, бледную, с расцарапанными ногами и крупным лиловым синяком от пощечин Чернавы на скуле. Хочет несмотря на то, что сам ей вовек не сдался.
Разве не звучали его слова на болоте признанием собственных чувств? С чего бы ещё ему
