благородие, — не один же ты умный, бывают люди и не глупее тебя.
— Да что вы говорите? — не поверил Буратино. — А раз вы знаете ответ, так чего же тогда орёте, как резанный, что вопросы здесь задаёте вы. Сказали бы спокойненько ответ, и была бы ваша очередь задавать вопросы. Вот и отвечайте, раз знаете отгадку.
Полицейский, стоявший за спиной у Буратино, снисходительно хмыкнул, даже он знал отгадку на такую простую загадку, а уж его благородие тем более, не дурак же он какой-нибудь. И синьор околоточный тоже улыбнулся, и тоже снисходительно:
— Так ты говоришь, что такое: висит груша, нельзя скушать?
— Ну, да, висит. И что же это? — улыбнулся Буратино.
— Так это любому ослу известно, — вставил полицейский из-за спины Пиноккио.
— Ну, так что же? — взглянул на него Буратино.
— Даже смешно говорить, — сказал околоточный.
— И всё-таки? — не отставал Буратино.
— Это, — синьор околоточный навалился на стол всем телом, его лицо приблизилось к лицу Пиноккио, в глазах Стакани искрилось превосходство интеллекта, и его губы кривила насмешливая улыбка, — это тётя Аграфена повесилась.
Он снова откинулся на спинку кресла с видом триумфатора и был безмерно удивлён, когда наглый пацан, язвительно улыбнувшись, произнёс только одно слово:
— Не-а.
— Что значит «не-а»? — насторожился околоточный.
— Это значит, что ответ неверен.
— Ты тут, знаешь что, дурочку-то не гоняй, эта загадка всем известна. Я назвал правильный ответ. Так что, брат, научись признавать поражения.
— Может, мне и надо научиться признавать поражения, да только не в этом случае, — продолжал наглеть пацан, — потому, что вы назвали неправильный ответ.
— А какой же правильный? — ехидно спросил околоточный.
— А правильный звучит так: это электрическая лампочка с вольфрам-молибденовой нитью накаливания.
— Дурь какая-то, — заявил околоточный, видя, как его подчинённый за спиной у мальчишки пытается скрыть ухмылку. Очень эта усмешка не понравилась его благородию. Где это видано, чтоб какой-то сопляк утирал нос офицеру в присутствии его подчинённых. — Дурь какая-то, ты, наверное, её сам придумал.
— Нет, не придумал, — продолжал упорствовать мальчишка, — это в книжке по физике написано. В каждом электрическом фонаре есть лампочка. Кстати, а вы знаете, что такое физика?
— Молчать! — в который раз заорал синьор Стакани. — Молчать, подлец! — и тут же обратился к конвойному: — А ты что лыбишься? Круго-ом, марш!
Полицейский, испугавшись такого поворота дела, покинул кабинет, а его благородие подбежал к мальчику:
— Умный, значит, да? — его усы топорщились, и плешь вспотела. — Ты у меня ещё попляшешь, ты у меня похлебаешь ещё баланды.
Но Буратино плясать не собирался и баланду хлебать тем более. Мальчик уже обо всём знал. О том, что Бланко ещё вечером уехал в деревню, ему крикнул Рокко рано утром.
— Вы знаете, — заявил Пиноккио, — танцор из меня так себе. Никудышный, можно сказать, танцор. И пою я плохо.
— Попляшешь-попляшешь и ещё как запоёшь, — злорадно говорил околоточный, потрясая делом об «убийстве» перед носом мальчугана — может быть, здесь и не убийство, но уж хулиганство точно. И свидетелей аж четырнадцать человек. А это два месяца тюрьмы. И из гимназии тебя, гада, исключат, чтобы ты поменьше умничал, а то повыучат физик своих с лампочками накаливания, грамотеи.
— Но это ещё надо доказать, — с оттенком неуверенности произнёс Буратино.
— А я постараюсь, можешь не сомневаться, — обрадовался неуверенности мальчика околоточный.
— А зачем вам это? — удивился Буратино. — А зачем вам это нужно? Неужели вам охота возиться?
— Нет, не охота. Возиться не охота. А вот тебя, подлеца, прищучить очень даже хочется.
«А ведь и вправду не отцепится, — подумал Буратино, — наверное, зря я его так сильно разозлил. Ой, как из гимназии вылетать неохота». И тут Пиноккио вспомнил про маленький козырь, который ночью ему закинул в камеру Рокко: у парня в кармане лежали десять сольдо. «Ладно, — подумал Пиноккио, — попробуем этот вариант», и произнёс:
— А знаете, синьор околоточный, накажите меня иным способом.
— Каким ещё? — заинтересовался его благородие.
— Вот десять сольдо, — Буратино достал из кармана два пятака, — заберите их у меня, вот и всё наказание. И вам хлопот меньше, и мне будет очень обидно. Я их, можно сказать, всю жизнь копил.
Околоточный опять вытаращил глаза и завращал ими, как хамелеон, в разные стороны, выражая безграничное возмущение.
— При исполнении? — зашипел он.
— Я не хотел вас обидеть, — ответил Пиноккио.
— При исполнении, — продолжал шипеть околоточный, — должностному лицу?
— А что здесь такого, дружеский презент.
— Нет, взятка, подлец.
— Вознаграждения за старания.
— Я — офицер. А ты…
— А я вам в долг даю.
— В долг? — тон околоточного сразу поменялся. — А с чего ты взял, что я возьму у такого подлеца в долг?
— И всё-таки, я настаиваю, — произнёс Пиноккио, аккуратно сложив монетки стопкой перед околоточным, — умные люди должны помогать друг другу. Нас не так уж много под этим небом.
— Ну ты это… Того… Не очень-то… — как-то неуверенно произнёс околоточный. — Я тебя насквозь… Ишь, деятель.
— Тем более это не взятка какая-то, а знак дружеского расположения.
— А ты мне в друзья не набивайся. И знак твой — дрянь, — испепеляя Буратино взглядом, сказал Стакани. — Где же ты видел, подлец, такие знаки. Мне просто смешно.
С этими словами околоточный сгрёб монеты себе в стол и произнёс:
— Идите, синьор Пиноккио Джеппетто, идите в гимназию и учитесь, как следует. И чтобы мне без фокусов. Я за вами слежу. Вот ваша книга.
— Спасибо, синьор околоточный, — обрадовался мальчик, хватая книгу, — надеюсь, у вас не будет повода быть мною недовольным. Только вот дельце-то моё замните.
— Иди в гимназию, — сухо сказал околоточный.
Когда мальчик вышел, его благородие тяжело вздохнул, взяв в руки «Дело об убийстве», облитое чаем, и уже хотел было бросить его в ведро, но передумал, и сел писать бумагу о завершении дела ввиду отсутствия состава преступления. На всякий случай, мало ли что дальше будет, как оно всё сложится.
А Буратино побежал в школу и еле успел на урок. А школа вчерашним событием только и
