Под вечер к дому подъехала грузовая подвода. Один из седоков остался при лошади, другой слез, неторопливо поднялся по ступенькам крылечка и кулаком постучал в дверь.
— Салям! — поклонился вошедший.
У порога стоял чуть выше среднего роста плотный мужчина в тюбетейке, в оборванном зипуне, с мешком и кнутом в руках. Он был похож на старьевщика, и пахло от него кожей и какой-то кислятиной.
— Как тебя зовут? — спросил я, вглядываясь в обросшее, загорелое лицо незнакомого человека.
— Я не спрашиваю, как зовут тебя... и тебе не надо знать моя имя, — ответил татарин.
— Можно и так, — согласился я. — Если ты знаком с Сахабом, не можешь ли передать ему, чтобы он зашел ко мне? Да ты садись, садись!
Татарин сел, положил к ногам свой мешок, подумал и, прикладывая руку к груди, сказал:
— Моя голова и руки будут служить тебе, если знать будут, что ты хороший человек.
Я понял, что речь идет о пароле.
— Тебе говорил Сахаб что-либо о «черном золоте»?
— А-а, якши! «Черное золото»!.. Якши! — с удовольствием протянул татарин. — Сахаб потихоньку сказал мне такое слово! Тогда слушай меня... — Он закрыл глаза и быстро заговорил: — Когда ревком ушла из Бугульма, Сахаб вставал вместе с солнышком и ходил на вокзал. Там он считал, сколько вагонов пришел, сколько туда-сюда ушел... Его в Бугульма за верста всё знают. «Вот идет Сахаб!» — так скажет. Он одевал девчонкин юбка, кофта, платком закрывал лицо и шел на вокзал. Один день Сахаб девчонка, другой день старуха ходит. Праздник был, Сахаб хорошо одевался — и на вокзал. Русский офицер глядел на хороший девчонка, побежал за ним. ласково говорит: «Э-э, куда, красавица, пошел?» — «Симбирск буду ехать», — так сказал Сахаб. «Симбирск? Железный дорога красный солдат ломал. Хочешь, лошадка возьмем, город Мелекесс пойдем, потом Симбирск. Якши?» — «Якши, — сказал Сахаб. — Возьму шурум-бурум и на вокзал приду». Сахаб приходил на моя квартира, сказал: «Передай моему другу Гарееву, белые на Симбирск пойдут...»
— А где сейчас Гареев? — перебил я.
— Гареев ушел, — ответил татарин. Он открыл глаза, посмотрел на меня и, опустив голову, продолжал: — Сахаб одевался красиво, взял корзинку, пошел на станция. Там увидел Са-хаба наш торговец, тоже татарин, шибко сказал: «Гляди, русский офицер, эта мальчишка!» Русский офицер хватал Сахаб за платок. Мальчишка!.. «Вставай лицом к стенке», — кричал офицер. «Пускай смерть отвернется!» — сказал Сахаб. «Вставай на коленка!» — опять кричал офицер. «Ни перед кем не вставал на коленка», — Сахаб так сказал...
Татарин рассказал, как на привокзальной площади офицер застрелил Сахаба и оставил труп тут же на устрашение. Проходя мимо, люди дивились: татарка, а с короткими волосами!
В ночь на вторые сутки друзья похитили труп Сахаба и по мусульманскому обычаю похоронили на татарском кладбище.
Я слушал эту трагическую историю и никак не мог отделаться от мысли: «Сахаба уже нет!»
— Убей меня аллах, но я должен отомстить за кровь Сахаба! — сказал татарин, прижимая руку к груди.
— Отвезешь мое письмо в Симбирск, это и будет твоей местью за смерть Сахаба. Согласен?
— Якши, якши! — поспешно ответил тот. — Давай бумага, скажи, кому отдавать, завтра меня не будет в Бугульма.
— Бумагу получишь завтра...
Он встал и хотел уходить, но вошла Аня.
— Я помешала вам?
— Невеста? — глядя на Аню, спросил татарин. — Якши твой невеста! — И, уходя, громко произнес: — Салям!
В ту ночь долго я не мог заснуть, все думал о Сахабе.
Только утром закончил копировать донесение. «Белые нацеливают свой удар на Симбирск... Широко применяют переброски войск на крестьянских подводах... Маневр дает огромные преимущества в подвижности и маскировке резервов, тогда как наши отряды прикованы к эшелонам... Порожняк создает ложное представление о численном превосходстве...»
— Проходите, проходите! Чего тут в коридоре стоять, — услышал я голос Ани.
Вошел знакомый татарин, приложив руку к сердцу:
— Салейкум салям! Давай бумага!
Я показал мешок и шов на нем — здесь был зашит свернутый в трубку листок курительной бумаги — и рассказал, кому ее отдать в Симбирске.
Рана заживала плохо, но все же я решил немедленно пробираться к своим. Еще не окрепший, я был похож на тень и вызывал сострадание. Только поэтому с помощью Ани мне не стоило большого труда устроиться в санитарную летучку Народной армии, которая обслуживала части белочехов, нацеленные со стороны Уфы на Симбирск.
Главврач летучки, толстяк с узенькими погонами подполковника, предложил место в вагоне медперсонала.
На этот раз мне повезло: я получил нижнюю полку в купе, в котором ехал на Симбирский фронт за новостями редактор эсеровской газеты «Земля и воля» Девятое. Официально я не был с ним знаком, лишь однажды видел его в Самаре, на вечеринке, в доме осведомительницы американского резидента. И этого оказалось достаточно, чтобы сейчас быстро установить с ним дружеские отношения.
Иван Иванович громил все партии: кадеты — мошенники; анархисты — грабители; народные социалисты — реакционеры; интернационалисты и максималисты — болтуны; большевики человека за человека не считают, если он не рабочий...
— Эсеры — вот единственные наследники героической эпохи народничества, — шумел Иван Иванович. — К нам, эсерам, перешли блеск и обаяние Перовской, Желябова, Фигнер. Наша партия обладает притягательной силой для интеллигенции, молодежи, наша партия овеяна романтическим блеском человеческой мудрости!.. Я знаю, что народ не любит, когда власть вымаливает у него любовь и доверие... За народ я готов отдать свою душу! — трагически восклицал Иван Иванович, поднимая к небу глаза.
Я же думал, что, возможно, в его портфеле хранится нечто поважнее, чем в секретном сейфе начальника штаба кадета Галкина. Кому, как не редактору «Земли и воли», партия эсеров может доверить свои политические тайны?
Наутро пришло сообщение, что части 1-го Чехословацкого полка, разбив отряды Красной Армии, подходят к Симбирску.
«Ошеломляющая» новость повергла Ивана Ивановича в неописуемый восторг.
— Послушайте, — сказал он, — я хочу выпить бутылку коньяку по такому случаю. И выпить сию же минуту!
Он приоткрыл дверь и крикнул:
— Господин фельдфебель! Пожалуйста, одну бутылку коньяку из моих «боеприпасов».
Пьянел он быстро и, допивая бутылку шустовского коньяка, уже не говорил, а кричал:
— Э... Да мы с вами завтра-послезавтра поужинаем в Симбирске! Ура! Теперь вопрос лишь в том, кто первый ворвется в Симбирск: лихой подполковник Каппель или капитан Степанов?
Все эти дни в вагоне только и говорили о том, что рус-с-ский капитан Степанов, громя большевистские войска, продвигается все ближе и ближе к Волге. Сестры милосердия сходили с ума только от одного имени этого капитана. Персонал летучки как губка впитывал все, чем «дышала» Волго-Бугульминская железная дорога.
Слушая редактора, я не переставал думать о возможном падении Симбирска.
— Но каким образом можно из Сызрани, минуя Волгу, попасть в Симбирск? — все же спросил я.
— Очень просто: по правому берегу на крестьянских подводах... Неожиданно...
Приоткрылась дверь, и старший санитар просунул в нее голову:
— Господин главврач просит бутылку коньяку...
— Гости, что ли, пришли?
— Так точно, полковник и штабс-капитан.
— Ишь ты, своего спиртиуса-виниуса не хватило, так он за коньяком прислал. — Иван Иванович посмотрел на меня. — Иного, слабенького, бутылкой «вылечишь», а этот ведь по комплекции тот же купец. Не скоро его проймешь — пьет всю дорогу...
Редактор вышел из купе, а я смотрел на выглядывавший из-под его подушки пузатенький портфель. Не раз приглядывался я к нему и раньше, но редактор ревностно хранил его.
Теперь, когда я остался в купе один, решил рискнуть. Я закрыл на запор дверь и заглянул в портфель. Какие-то бумаги, типографские бланки, воззвания, денежные знаки... Тут же револьвер системы «кольт».
Иван Иванович задержался у главврача, и к его приходу портфель лежал на месте. Вернулся он со свежими новостями, полученными от штабс-капитана:
— С часу на час Симбирск будет взят.
Он торопливо откупорил принесенную с собой бутылку вина.
Штабс-капитан, заглянувший по какому-то делу к главврачу, оказывается, рассказал о том, что контрразведке Народной армии удалось припрятать на патронном заводе в Симбирске около двух миллионов винтовочных патронов, а на старых артиллерийских складах — большое количество боевого артиллерийского имущества, одежды, сукна и армейского обмундирования.
— Латыши тоже с нами! — ликовал Иван Иванович. — У красных осталась горстка китайцев, мадьяр и военнопленных немцев. Большевики доживают последние денечки! Читай!.. — протянул он мне листок бумаги.
