— Вы уверены, что он мог бы стать вождем восстания?
— Да, потому что он хотел, чтобы все были равны.
— А разве сейчас мы не равны?
— Нет, потому что правительство делает привилегии.
— Что такое «привилегии»?
— Когда дают тем, у кого уже есть, а тем, у кого нет, ничего не дают.
— Бедным, значит, ничего не дают?
— Им дают палки...
В следующий класс я вошла без препятствий. Учительница предложила мне сесть и приготовилась помогать.
— Вы должны сказать, где работаете, сколько часов и сколько зарабатываете.
— Сеньорита, я работаю на фабрике дорожек семь часов в день, зарабатываю пять тысяч восемьсот.
— Вот кто живет как король! — воскликнул черномазенький с первой парты.
— А ты тоже работаешь?
— Да, езжу с отцом на рынок три раза в неделю.
— А потом отсыпается на уроках, — вставляет учительница.
— Я помогаю отцу делать щетки. Не зарабатываю ничего, зато помогаю отцу. Он остался без работы.
— Я, сеньорита... Я работаю у одной модистки, зарабатываю тысячу пятьсот. Моя сестра — ей шестнадцать лет — получает четыре тысячи, но работает двенадцать часов.
— Двенадцать? Почему бы ей не подыскать себе другую работу?
— Не может. Ищет, ищет, и ничего нет. Многие хотят ее работу.
— Значит, работы немного...
— Ее совсем нет.
— А как вам кажется, почему ее нет?
— Потому что мы многое не разрабатываем.
— Что, например?
— Магний.
— Да? А я и не знала. Что еще?
— Нефть.
— Еще неизвестно, есть ли она у нас. Что еще?
— Землю.
— Землю? А что происходит с землей?
— Она у латифундистов.
— У латифундистов? А зачем она им?
— Они ее имеют... и земля ничего не производит.
— Что можно было бы сделать?
— Попросить их — пусть помогут бедным.
— Каким образом?
— Пусть поделятся.
— И легко это будет сделать? Латифундисты согласятся?
— Нет, сеньорита, они не согласятся.
— Нужно совершить аграрную реформу.
— Что такое «аграрная реформа»?
— Это когда делят землю.
— Да... И каждый обязан ее обрабатывать.
— Кажется, это было бы хорошо. А почему не делается?
— Потому что эстансьерос (1 Эстансьеро (исп.) — помещик. (Примеч. ред.)) невыгодно.
— А стране выгодно?
— Да, но правительство все равно не хочет.
— Почему?
— Потому что оно тоже богатое.
— Правительство?
— Те, что сидят в правительстве.
— И что можно сделать?
— Сменить их!
— А как?
— Голосовать еще раз.
— Этого нужно долго ждать. Не так ли?
— Можно с ними поговорить.
— Да, но ничего не выйдет. Потому что правительство не слушает.
— А как вы знаете, что не слушает?
— Не хочет, чтобы против него бунтовали.
— Правительство хочет, чтобы его слушали, а оно нас нет.
— Да. Но откуда вы это знаете?
— Да ведь газеты, как что-нибудь такое, выходят с белыми полосами.
— Правительство не знает, чем занимается полиция?
— Знает, но не хочет, чтобы газеты говорили всякое там...
— Так вы думаете, что правительство должно было бы прислушаться, но не хочет этого делать? Откуда вы знаете, что не хочет?
— Потому что, если выйти на улицу и кричать, так сразу и забирают.
— А кто выходит кричать на улицу?
— Студенты.
— И никто больше?
— Рабочие.
— Да, но больше всех протестуют студенты.
— И почему они протестуют?
— Потому что они смелые.
— Так, они смелые... Но чего они хотят, когда протестуют?
— Чтобы снизили цены на транспорт.
— Что еще?
— Они просят за рабочих тоже.
— Сеньорита! Полиция преследует студентов за то, что они делают оружие и бомбы, а это неправда.
— Значит, у студентов нет оружия? А чем они сражаются?
— Студенты сражаются рогатками, а у полицейских во-от такие пули!
— Такие большие? Это же снаряд для пушки...
— Ну... чуточку поменьше.
— Вы только что сказали мне, что правительство не слушает рабочих, не слушает студентов. Не хочет слушать. Трудно заставить слушать того, кто не хочет. Не так ли? Что бы мы могли сделать?
— Сеньорита, сеньорита! Писать письма! Возле нашего дома живет женщина, так она написала письмо и отослала его в правительство.
— И ей ответили?
— Нет... Не знаю.
— А что еще можно было бы сделать, чтобы правительство прислушалось?
— Сеньорита, я!
— Хорошо. Как тебя зовут?
— Лаурита...
— Какой же выход предлагает Лаурита?
— Я думаю, что самое лучшее, если бы правительство в течение месяца, ну... или несколько дней... пожило по-настоящему, как и все люди.
— А что ты понимаешь под этим «жить как все люди»? Что для этого нужно?
— Мы могли бы их всех завести в самый бедный район. И чтобы у них не было работы. И чтобы они не могли оттуда переехать. И чтобы им сказали, что работа есть, но чтобы они не могли туда добраться.
— Что еще? Кто еще хочет сказать?
— Чтобы, если умыться или попить воды, им нужно было бы далеко идти до колонки. А когда они пришли бы, чтобы вся вода кончилась.
— Что еще?
— Чтобы не было денег на автобус, и они ходили пешком... тысячу километров!
— Что еще? Что-нибудь другое...
— Чтобы у них болели зубы, а в госпитале не было врача.
— А что еще?
— Чтобы на рождество у них не было елки. Даже самой маленькой и дешевой...
Мария Эстер-Жильо
Перевел с испанского В. Ляховчук
Скажи мне кто-нибудь заранее, что в Афганистане в разгар весны, даже в начале лета по местным понятиям, я попаду в снежные заносы, буран, снежный раздрызг на дорогах — я бы от души посмеялся. Однако так все и получилось. И уже смеялся не я, а погода, смеялись своенравные, гораздые на любые шалости горы Гинду-куша, перевал Саланг. Было это десятого числа месяца саура 1358 года по мусульманскому солнечному календарю — иначе 30 апреля года 1979-го.
Мы выехали из Кабула утром, рассчитывая перевалить через горы и, спустившись в долину на севере, попасть к обеду в город Пули-Хумри, где нас ждал концерт в канун Первого мая. Всего три дня назад Афганистан отмечал первую годовщину Апрельской революции, так что праздники переходили один в другой.
В тот же день мы должны были вернуться вечером в Кабул. И вернулись бы, если бы не коварный Саланг...
Театр небес
Поначалу дорога была спокойной и прямой. Она текла по ровной зеленой равнине, где-то впереди высились горы со снежными шапками, но они пока оставались в стороне и казались лишь вечным атрибутом пейзажа. У пейзажа были и новые атрибуты: при выезде из города на перекрестках стояли бронетранспортеры, вдоль дороги, на некотором расстоянии от нее, кое-где виднелись танки, но и это казалось необходимым и уже — после нескольких дней в Кабуле — не удивляло. Революция еще очень молода, ей исполнился всего год, так что защищать ее следовало именно так — в постоянной готовности.
А в городах, через которые мы проезжали, шли демонстрации. Люди несли портреты руководителя Народно-демократической партии Афганистана Н. М. Тараки, красные полотнища с лозунгами, транспаранты; они выбрасывали вверх сжатые кулаки, пели, смеялись. Но это были серьезные песни и серьезный смех: многие мужчины вышли на улицы с оружием. Встречались — правда, реже — и группы девушек, тоже стремившихся к площадям собраний. Они не смешивались с группами юношей и «вооружены» были по-иному — цветами.
27 апреля, в день годовщины революции, в Кабуле тоже была демонстрация, но совершенно особая, по масштабам не виданная еще в этом городе. После военного парада, четкого и строгого, после того, как вертолеты рассыпали над головами собравшихся тысячи красных листовок с приветствиями — прыткие мальчишки подхватывали их и раздавали гостям, — на широкую и длинную площадь перед трибунами маршем вышли кабульцы. Они двигались разноцветной лентой и час... и два... и три... Здесь был весь Кабул, все его предприятия, организации, лицеи и университет — конца и края не было этой демонстрации. Горожане шли пешком и ехали на грузовиках с высокими красными помоста ми. Они были одеты в европейское платье и в национальные костюмы афганских народностей — пуштунов, таджиков, хазарейцев, белуджей, туркменов, узбеков. Они пели государственный гимн, размахивали флажками и выпускали в небо голубей.
Говорили, такого праздника в Кабуле еще никогда не было.
Отступление о городе Кабуле
В мире издавна известно, что «все дороги ведут в Рим». У афганцев есть схожая поговорка: «Все приходит в Кабул».
