Я пообещал, что не забуду. И всегда помнил об этом.
Старик надел шляпу и свистнул Фрэнка и Сэнди. Мы отправились на задний двор, где обитала наша «домашняя» стая. Был славный ноябрьский день: пригревало солнце, и легкий ветерок шевелил осенние листья со все еще не потухшими красками. Мы подошли к изгороди — низкой изгороди из колючей проволоки, и я стал перелезать через нее, подняв ружье в одной руке и обхватив столб другой. Я уже перенес было ногу через изгородь, но тут вдруг зацепился мотней за колючку.
— Тпру! — заорал Старик. — Если бы ты только видел, какой у тебя дурацкий вид! Сам висишь на колючке, помахивая ружьем, а ноги — одна в воздухе болтается, а другая проволоку под собой нащупывает.
— Могу себе представить, — ответил я.
— Некоторое время я буду с тобой строг, — пообещал Старик. — За каждый промах я буду тебя нещадно ругать. Я знаю, что ружье у тебя не заряжено, так что никто все равно не пострадал бы от того, что тебе взбрело в голову лезть через забор с ружьем в руках. Но это может войти в привычку, и тогда в один прекрасный день ты полезешь через забор с заряженным ружьем, оступишься. Курок зацепится за колючку, ружье выстрелит, и заряд попадет в тебя, в меня или в кого-нибудь еще, и тогда уж будет поздно жалеть.
В лесах и на полях, — продолжал он, — много изгородей, так что давай-ка лучше сразу приучайся делать это по всем правилам. Собравшись лезть через забор, поставь ружье на предохранитель и положи его под изгородь, футах в десяти от того места, где ты собираешься перелезть, причем так, чтобы стволы были направлены от тебя; а перелезешь — вернись, подними ружье и посмотри, по-прежнему ли оно на предохранителе. Это тоже должно войти у тебя в привычку. Ведь нетрудно время от времени поглядывать на предохранитель.
Скоро мы притопали на дальний конец кукурузного поля Сэнди — белый с желтыми пятнами английский сеттер — забегал вдоль его края, держа нос по ветру. Фрэнк — старый и медлительный — усердно обнюхивал землю. Через минуту Сэнди что-то учуял и опрометью кинулся вперед. Он бежал сломя голову и вдруг замер у зарослей кустарника. Фрэнк, шедший по следу, наддал ходу и направился к Сэнди. И тут он поднял голову, увидел Сэнди на стойке и тотчас замер сам. Может быть, вы и видывали более прекрасную картину — я не видел.
— И я правда могу сейчас стрелять? — спросил я.
— Заряди ружье, — ответил Старик, — потом подойди, и, когда птицы взлетят, выбери одну и стреляй по ней.
Я зарядил ружье, подошел к собакам и сдвинул предохранитель. Он щелкнул едва слышно, но Старик уловил этот звук.
— Тпру, — сказал он, — дай-ка сюда ружье.
Я был озадачен и обижен, потому что это было мое ружье. Старик сам подарил его мне и вот теперь отнимает. А он передвинул трубку в другой угол своего спрятанного под усами рта и зашел позади собак. Он даже не взглянул туда, где были птицы. Он смотрел прямо перед собой, небрежно держа ружье у живота и направив стволы куда-то в бок и вверх примерно под углом в 45 градусов. Птицы взлетели, и Старик вскинул ружье. В то же самое время его большой палец сдвинул предохранитель, приклад угнездился у него под подбородком, и в следующие мгновения грянул выстрел. На расстоянии 25 ярдов одна из птиц упала на землю.
— Принеси, — приказал Старик, разряжая второй ствол.
— Почему ты забрал у меня ружье?! — завопил я. Я был в бешенстве. — Черт побери, это не твое ружье, это мое ружье!
— Ты еще мал, чтобы ругаться, — заметил Старик. — Ругань — это привилегия взрослых: как и все прочие права, ты должен сперва заслужить право ругаться. Ругань хороша для пущей выразительности. А когда каждое второе слово ругательство, ругань теряет всякий смысл и становится скучной. Сейчас объясню, почему я взял у тебя ружье. Ты ведь никогда не забудешь об этом, а?
— Еще бы! — ответил я, все еще злясь и едва сдерживая слезы.
— Я предупреждал, что буду с тобой строг. Хотя бы ради спокойствия твоей матери. Это просто входит в программу обучения. Теперь уж ты никогда не подойдешь к стае — или к чему там еще — без того, чтобы не вспомнить день, когда я отобрал у тебя твое первое ружье, так?
— Но я даже не знаю, почему ты его отобрал, — ответил я. — Что я такое сделал?
— А предохранитель, — сказал он. — У человека, таскающего без дела ружье со спущенным предохранителем, нет никаких оправданий. Ты не знаешь, куда устремятся птицы, взлетев, собака указывает тебе только место, где они сидят. А может, они побегут на тебя? Собака сорвет стойку, бросится тебе под ноги, ты споткнешься об нее и упадешь в яму или налетишь на камень, ружье выстрелит, что тогда?
— Но ведь если ты собираешься стрелять, когда-то же ты должен сдвинуть предохранитель?
— Великое дело привычка,— ответил Старик. — И плохие привычки прилипают с той же легкостью, что и хорошие. Стоит тебе усвоить какую-нибудь привычку, и ты от нее уже не отделаешься. Бессмысленно сдвигать предохранитель, пока ты не представляешь себе, во что будешь стрелять. У тебя будет для этого больше чем достаточно времени, когда ты вскидываешь приклад. Во всяком случае, стрельба из ружья построена на рефлексах.
А стрелять очень просто: ты держишь ружье поперек живота стволами от человека, который охотится с тобой, и смотришь прямо перед собой. Когда птицы взлетят, ты выбираешь одну из них, и тут срабатывают твои рефлексы, ты вскидываешь ружье, одновременно твой большой палец сдвигает предохранитель, а указательный ложится на курок. Ты прицеливаешься, нажимаешь спуск, ружье стреляет, птица падает. Проще простого, если ты с самого начала приучишься правильно проделывать все это. Потренируйся немного, несколько раз пощелкай затвором, целясь во что-нибудь, в шишку, например.
Я вскинул ружье и нажал курок. Оно выпалило с таким грохотом, что я с перепугу уронил его на землю.
— Хорош! — саркастически хмыкнул Старик. — А я-то думал, что у тебя хватит ума проверить патронник, перед тем как нажимать на курок. Если бы ты это сделал, то увидел бы, что я незаметно зарядил ружье. Эдак ты можешь застрелить меня или собаку, если будешь принимать такие вещи на веру.
Так закончился мой первый урок. Теперь-то, конечно, я намного старше, но до сих пор помню, как Старик отобрал у меня ружье, спрятал патрон в кулаке и потом опять вложил его в ствол, для того чтобы приучить меня к осторожности. Самые сильные слова ничто по сравнению с таким простым и наглядным методом обучения. А когда мы возвращались домой, он сказал мне еще одну вещь:
— Чем ты будешь становиться старше, тем осторожнее. И, дожив до моих лет, станешь так бояться огнестрельного оружия, что все твои знакомые молодые ребята будут называть тебя старой барышней. Но старые барышни не отстреливают голов у своих товарищей на утиной охоте и, стреляя наугад по кустам, куда ушел олень, не обнаруживают там своего лучшего друга с простреленной грудью.
Мы вернулись домой и поднялись в комнату Старика. Он развел огонь в камине, сходил в чулан и принес оттуда бутыль старого кукурузного самогона. Налив себе полстакана, он отхлебнул глоток и облизнул губы.
— Кстати, — сказал он, — думаю, что когда ты подрастешь, то начнешь курить и пить такую вот дрянь. По крайней мере курят и пьют, за малыми исключениями, все. А потому не мешало бы тебе запомнить, что никто еще не пострадал от ружья, если откладывал выпивку до окончания охоты, когда можно сесть спокойно у камина, предварительно почистив ружье и поставив его на место или упрятав в чехол. Я вижу, ты еще не удосужился разобрать свое ружье, не говоря уже о том, чтобы почистить, а просто сунул в угол, где до него могут добраться дети или повалить собаки. Предлагаю тебе почистить ружье теперь же. Таким образом, ты сразу узнаешь, не остались ли в нем патроны. Таким образом, оно не будет ржаветь. И поскольку, прежде чем почистить ружье, его нужно разобрать, ты с тем же успехом можешь убрать его в чехол.
Вам может показаться, что Старик просто куражился, потому что и я, признаться, тогда так думал. Но теперь я пересмотрел свое мнение. Я видел почти все, к чему может привести небрежное обращение с ружьем. Один мой знакомый парень любил постоять в позе Даниэля Буна, опираясь на дульный срез обеими руками. Однажды по каким-то совсем непонятным причинам ружье выстрелило, и теперь у него нет больше кистей на руках, что, конечно, доставляет ему известное неудобство.
Я видел, как пьяные возились с «разряженными» ружьями, а потом эти ружья вдруг выстреливали в доме, принося горькое похмелье. Однажды на утиной охоте у меня взбесился винчестер и стрелял до тех пор, пока в магазине оставались патроны. Он прыгал у меня в руках и лягался, как дикая лошадь; слава богу, у меня вошло в привычку держать ружье стволами от человека, иначе я непременно застрелил бы своего товарища. Я видел человека, отстрелившего почти начисто себе ступню из ружья, из которого, как он думал, были вынуты все патроны. Я видел другого человека, который на оленьей охоте выстрелил в кусты, куда ушел олень, и сделал вдовой жену своего лучшего друга. Старик пилил меня и обтесывал около трех лет. Однажды, когда я, забывшись, полез через изгородь с заряженным ружьем, он огрел меня палкой.
