совсем мелкое, как воробей! Почти невесомое, бессильное, даже летать долго не в состоянии. Клюнуть никого толком не можешь, ничего не можешь! Так, чирикаешь что-то на ветке, и всё, вся радость.
– Нда, – глубокомысленно протянул Вран, прекрасно знающий, как это, – был он и мелким, и невзрачным, но… всё-таки не настолько же крохотным!
– Вот-вот! Ты-то переживал о том, что у тебя братья круче и их любят, а он переживает по поводу того, что его никто не замечает, вот и пытается выделиться. А как? Ну, вот как ему выделяться? Как птицу его могут заметить или если он кусок чего-то из рук выхватит – но силёнок маловато, или если… простите, кое-что сверху уронит. А в противном случае его вообще не видят в упор. Вот он и самоутверждается в людском виде. В нём-то он ничего себе… симпатичный.
Вся честная компания как по команде повернула головы и воззрилась на Воробьёва.
– Не уверен! – решительно выдал Вран. – Блёклый какой-то!
– Это не он блёклый, это у тебя вкус такой, брюнетистый! Привык к соплеменникам! – фыркнула норушь. – А если нормально посмотреть, то ничего подобного. Просто блондин. Есть девушки, которым как раз блондины нравятся.
Вопрос, а не принадлежит ли к таким девушкам Таня, застыл огромным вопросительным знаком в сознании Врана.
– Не прринадлежит! – усмехнулся Крамеш, точно угадав, о чём думает Вран.
– Да ты-то почём можешь знать? – вскинулся он.
– Вижу. Да и ты увидишь, если перестанешь себя накрручивать! – Крамеш, не меняя позы, кивнул на зрелище за стеной.
Он вообще-то теперь часто наблюдал за всеми, кто здесь жил. Наблюдал и потихоньку изумлялся, нет, не им самим, а себе. Почему-то тут ему было на редкость… спокойно. Ну, казалось бы, как это возможно? Он – изгнанник из рода, что само по себе жуткий позор, вдобавок вечный наёмник, пришедший сюда для того, чтобы навредить, а в результате? Да, понятно, что он принёс клятву, ясно, что вреда больше не причинит – просто не сможет, но к нему же относятся, словно видят в нём что-то совсем другое.
«Кажется, что я их… устрраиваю. Даже интерресую иногда. Будто за меня волнуются! Словно меня прриняли не просто как рработника Соколовского, а как почти что своего. Ну ладно, пусть пока малознакомого, не очень ещё понятного, но уже не чужого, к которому относятся рравнодушно».
Через некоторое время Крамеш наконец-то сформулировал верно:
«Они относятся не так, как к постороннему!»
Даже тот же Вран почему-то вполне неплохо с ним общался. Да, конечно, помогла ситуация с выслеживанием типа, к которому чудак-воронёнок ревновал, и, конечно же, никаких особо доверительных отношений нет, но…
«Но он со мной говорит лучше, чем вся моя рродня… та, пррошлая рродня, вместе взятая и на сто помноженная!»
Вот и сейчас Вран не разорался, что это не его дело, что нечего лезть своим клювом куда не следует, а скептически, но всё же принялся наблюдать за Воробьёвым, который изо всех сил изображал симпатию к Тане.
Андрей изображал, а Татьяна не обращала на это внимания. Вообще.
– Хе… а ведь воробушек завёлся! Аж стррадает! – с известной долей злорадства произнёс Вран. – Вообще-то ему бы перрья подёргать следовало! Чего он девчонкам голову моррочит? Ну ладно, понимаю, что это платонически, что ничего больше он не может сделать, но и так можно задеть очень сильно! Хорошо, что Таня у меня крремень!
Он так забавно гордился Татьяной, что Крамеш сделал вид, что закашлялся – в попытке скрыть смешок. И тут же понял, что вообще-то сам ею тоже… гордится не гордится, но приятно ему, что она так сходу раскусила этого воробьиного мотылька.
– Попорхунчик какой-то! – выдала Шушана, пофыркивая от смеха. – Ну, вы ж посмотрите, аж завело его…
Воробьёва и правда зацепило. Нет, в людском виде он был ого-го как хорош собой! Вообще-то он и в воробьиных перьях считался красавцем, но только для воробьиных. Кто вот присматривается к мелким коричневато-серовато-кремовым птичкам? Да никто! Разве что весной, когда оттепель и воробьи начинают изо всех сил радоваться жизни, только тогда некоторые люди, умученные морозом и усталостью от зимы, прислушиваются да приглядываются к ним.
«И то! Ведь не говорят, ах какие птицы, а бормочут что-то вроде: "Кажется, весна скоро!" Даже синиц, хищниц этих, и то любят, радуются им, а мы? А я?»
Вот это страдальческое «а я» и заставляло Андрея изо всех сил добиваться внимания людей. Мужчины… ну, впечатлять их было неинтересно – сил много, а выхлоп невелик:
– Ну, ты и рисковый парень! – это максимум, да и то после того, как он чуть шею себе не сломал, пытаясь как-то выделиться из толпы. Да ещё и добавка прилетела: – Рисковый, но мозгов, как у воробья!
После такого возмутительного высказывания Андрей вообще перестал считать людей мужского пола чем-то для себя важным. Разве что… когда надо было ноги уносить от кого-то, решившего, что этот говорун слишком уж много увивается вокруг какой-то девушки.
Зато представительницы слабого пола на Воробьёва реагировали не в пример лучше! Сразу возникало ощущение значимости, высокого полёта! Правда… раньше было не в пример проще!
«Пообщаешься раз-другой-третий… почирикаешь что-нибудь этакое цветистое-комплиментное, о чувствах напоёшь, и можно ещё пару месяцев, а то и побольше, наслаждаться её восхищением, волнением, эмоциональной отдачей. А сейчас? Девицы совсем с ума посходили! Чуть что: "Давай поедем к тебе!" Вы черрвик вообще думаете? Разве ж можно?»
Нет, «к тебе» у него было… Небольшая студия под самой крышей дома, с балконом и огромным окном его полностью устраивала, другое дело, что там на балконе обреталась его знакомая стая. А что? Очень удобно – купить несколько мешков птичьего корма да рассыпать его прямо на балконе, затянутом крупной сеткой – чтобы голуби и вороны не залетали. Стае не так и много надо, зато его самого они всегда прикроют и защитят…
«И обсмеют-зачирикают, жизни просто не дадут, если увидят, что я девицу привёл к себе, она мне на шею вешается, а я от неё изо всех сил уворачиваюсь! Ну, не скажешь же, что ты меня в этом плане вообще никак не интересуешь! Что мне воробьиха нужна, да и то не какая-то, а из исконных земель! А мы и так редкие, найти сложно, а уж после того, как туман тот проклятый пошёл, и вообще почти невероятно!»
Да только сейчас, по слухам, появилась надежда на то, что жизнь там налаживается, что туда можно вернуться – земли очищаются. Именно об этом он и мечтал, пока тут морально себе доказывал, что он ого-то какой заметный!
О воробьихе из исконных земель, а не о какой-то доверчивой людской птичке-чудачке, которая кидается на каждого блондина, стоит только ему почирикать что-то на ушко, – думал Воробьёв, унося ноги от очередной «птички».
Время шло, девушек-«птичек», которым он клялся
