— Не извольте беспокоиться. Костюм готов. Документы верные. Переходить границу вот здесь. — Полковник взял поручика под локоть, отвернул светлую шторку и указал точку на карте.
— Места вам знакомые.
Гость закурил, внимательно изучая Войтовича. А польский полковник продолжал:
— Кое-кто из старых агентов уцелел. Список их запомните, вам назовут. Дадут явки и пароли. Но рассчитывайте на свои силы, поручик.
— С нами бог! — Войтович поднялся. — Приказ будет выполнен, пан полковник.
Генштабист проводил агента до дверей. Француз же лишь повернул голову и поправил пенсне.
…Темной дождливой ночью в глухом лесу был обнаружен еще теплый труп молодого советского пограничника. Удар был нанесен широким ножом в спину. Других следов нарушения границы не осталось. И днем поиски не увенчались успехом. Пограничника похоронили с воинскими почестями.
Тогда же из Москвы в Сечереченск пришла шифровка — через границу прорвался шпион. А еще через три дня на стол председателя губчека легла фотография бравого польского поручика с приметными светлыми усами…
КОНЕЦ ЧЕРНОГО ВОРОНА
Ориентировка была скупа, как всякий военный документ:
«В ночь на 9 марта с. г. неизвестные лица подожгли артиллерийские склады в Москве, рядом с Ходынской радиостанцией, самой мощной и единственной в России. Пожар охватил деревянные строения. Загорелись ящики, и начали рваться снаряды. Огонь перекинулся на жилые дома работников радиоцентра. Осколками разрушены мачты и здания с аппаратурой. Радиосвязь прекратилась. Стало известно, что склады подожжены, чтобы вывести из строя радиостанцию и лишить правительство связи. Среди участников диверсии замечен человек со шрамом и прихрамывающий военный. Наши работники «вели» человека со шрамом, но на Киевском вокзале диверсант убил нашего сотрудника и скрылся. Примите меры розыска и задержания».
Человек со шрамом был известен ЧК еще несколько лет назад…
…Декабрь. Поздняя ночь. В холодной морозной дымке скупо светятся окна гостиницы «Астория». В этом здании временно разместилась дорожно-транспортная ЧК.
У входа притопывает часовой. Не греют ботинки и обмотки. Истрепалась за годы войны серая солдатская шинель.
Из мглистой дали улицы показались два человека. Идут осторожно. Часовой заметил их. Когда поравнялись, различил: мальцы! Один, худой и длиннорукий, обмотал голову старой шалью. Обут в опорки. Второй — ниже ростом, круглолицый — быстро поглядывал по сторонам, то и дело натягивая на уши воротник огромного пиджака. Часовой проводил их долгим взглядом. Дойдя до угла стены, мальчуганы вернулись. Прижимаясь к стенке, пытались незаметно войти в дверь.
— Куда? — Часовой преградил им путь винтовкой со штыком.
Длиннорукий шмыгнул носом, кивнул на дверь.
— Нам… туда.
— Завтра зайдете!
Оборвыши переглянулись. Круглолицый приплясывал на каменных ступенях, настаивал, но часовой был неумолим!
— Отойди!
Вдруг мальчик сорвал с головы шаль, сделал страшное, лицо:
— Го-о-орит! Васька, го-ори-и-ит!!!
Солдат обернулся. А мальчики — под штык! Дверь хлопнула за ними. Тишину ночи разорвал свисток часового.
Ворвавшись в дежурную комнату, парнишки кинулись к столу.
— Нам главного!
Из-за стола поднялся оперативный уполномоченный Васильев. Отложил в сторону портрет Ленина, который только что вставил в рамку.
— Что наделали?.. Садитесь!
Коротыш в большом пиджаке смело отозвался:
— Мы — ничего. Давай к главному!
— Ну, раз ничего — другое дело. Подай-ка, Вася, портрет!
Круглолицый вытаращил глаза, и на щеках его ярче выступили крупные веснушки. А Васильев посмеивался, забираясь с молотком на стол:
— Мы, брат, с тобою тезки.
Васильев обладал удивительной памятью. Признал он и ночных пришельцев. Припомнился ему поезд, где малыши испугались облавы, и деревня…
— Подавай портрет. Чего растерялся?
В комнату заглядывали встревоженные часовым чекисты. Васильев с высоты успокаивал их:
— Это мои знакомые.
Чекист укрепил рамку, расправил красные банты по углам ее и спрыгнул на пол.
— Кто он? — спросил Вася, не спуская глаз со стены.
Обойдя стол и распахнув дверку перегородки, отделявшей дежурного от посетителей, Васильев положил свою широкую ладонь на лохматую голову длиннорукого.
— Ленин это. Владимир Ильич.
Васильев широко заулыбался.
— Человек нашенский. За простой народ. Чтобы всем жилось хорошо. И вы чтобы не бродяжничали. Откуда едете?
— Из Крыму. Голодно там. — Вася нахохлился, как приболевший петушок. — Вон Сашка пухнуть стал.
Сашка доверительно взял за руку Васильева.
— В Сидельникове ваши сняли нас.
— А мы сбежали! — прихвастнул Вася.
— Кто же сюда доставил?
— Мы сами. — Саша подтянул стоптанные большие сапоги, высморкался звучно и независимо потребовал:
— Давай к начальнику чека!..
Васильев пояснил, что начальник будет только утром. А сам думал: куда определить пацанов? Детский приемник закрыт. Не выталкивать же мальцов на холод…
— Нельзя до утра, товарищ Вася, — твердо сказал Саша и топнул ногой. — До утра они убегут…
Вася все посматривал на портрет Ленина.
— А кто нарисовал его?
— Наш чекист Носко добыл фотографию. — Васильев увел мальчиков за перегородку, поставил на стол чайник и две кружки. Из стола вынул ломтик черствого пайкового хлеба и отрезал два тонких кусочка.
Ребята отказывались:
— Мы сытые. Они накормили.
Васильев раскрыл журнал дежурного и серьезно потребовал:
— Говорите, что и как.
Перебивая друг друга, мальчики рассказали важную историю.
…Обманув дежурного ЧК в Сидельникове, Вася и Саша нырнули под составы и убежали в лес, стеной стоявший вдоль путей. Забились под ветки низкорослой ели, прижались спинами и прикорнули. Пробудились от холода.
— Исть охота! — Вася сглотнул слюну, раздвинул колючие ветки. Опасного ничего не увидел.
Саша пугал его:
— Фараоны сцапают!
Холод и голод пересилили страх. Мальчики очутились в вокзальном буфете. На них кричали, испуганно хватались за карманы. Только в затемненном углу они встретили приветливого человека в серой шинели. На его столе лежала разрезанная селедка и полкаравая душистого хлеба.
— Дяденька, дай кусочек! — Саша страдальчески сглотнул слюну и протянул руку.
Человек за столом улыбнулся, подвинул табуретки.
— Угощайтесь.
И снова с любопытством рассматривал мальчуганов, уплетавших вкусный хлеб с селедкой.
— Что же вас дома не кормят?
— Нет у нас дома. Мамка Васи везла нас к тетке на Кубань. В дороге бандиты напали. И убили Васину мамку. Пробираемся туда, но одним плохо…
— Плохо, если нет никого, — сочувственно сказал незнакомец и тяжело вздохнул: — У меня тоже нет никого. Из лазарета пробираюсь. Юденичи кровь пустили. Под Петроградом. Вот еду в Сечереченск. Там дальние родственники. Плохо, адреса точного не знаю. А вы куда же все-таки едете?
— Где сытнее! — беспечно откликнулся Вася, довольный едой, теплом и приветливостью случайного человека.
— Выходит, нам по пути! Меня зовут Георгием Константиновичем. А вас?..
Ребята назвали себя. Новый знакомый попросил помочь ему отыскать родственников.
— Самому искать — нога плохая. А потом я помогу вам выбраться на Кубань. Там тепло и хлебно!
Саше нравилась солдатская одежда Георгия Константиновича, неторопливый говор городской, коротко подстриженные рыжеватые усы. Только глаза какие-то холодные да руки слишком белые вызвали робость.
— А в Петрограде бывали? — спросил он.
— Как же! Много раз. Часовым в Смольном стоял… Ленина пропуск в руках держал.
