Тамбовский волк тебе «добрейший», а кто братца подначивал? Повесить бы тебя, но нельзя в хозяйстве без кардинала. Ведь он работал в маленькой заштатной типографии, где под шумок напечатал два тома с золотым тиснением: «История государства Лионского». Печатал он и еще кое-что, но об этом — потом.
Александру прощалось многое, даже сумасшедшая сестра Кырла (словотворчество — одна из кардинальских слабостей). Кырла с растрепанными волосами бегала по коридорам Вудрея, где царапала и кусала придворных.
* * *
Санкт-Петербург — город особенный. В семнадцатом году надели на него красный фанерный намордник из лозунгов и транспарантов, в двадцать четвертом картавую кличку дали. Дворцы, площади, особняки, и вдруг все это называется «Ленин град»! Однажды на гостинице одноименной в светящейся надписи погасла буква «р», скандал получился.
Город-призрак как будто затаился, но оскорбления не забыл — отольются еще вам, клопы красные, питерские слезы.
Фантазия разыгрывается на улицах Питера просто неудержимо. Михайловский замок очень похож на замок Ирлингов, вот у этого моста наемный убийца застрелил из мушкета моего отца, чем обеспечил мне быструю коронацию. На самом деле он позволил себе несколько язвительных замечаний насчет игры в Лионию, после чего я ему заявил, что буду чтить его светлую память, но к мнению покойников не прислушиваюсь. Когда матушка, в свою очередь, начала давать советы но части развития культурной жизни королевства, кардинал быстро составил указ, после которого королева-мать получила возможность заниматься культурной деятельностью в четырех стенах одного из лионских монастырей. Нелегка жизнь наша монаршья!
Мы шли большой компанией по набережной и горланили на мотив марша «Прощание славянки»:
Коммунисты поймали мальчишку,
Притащили в свое КГБ.
— Расскажи нам — кто дал тебе книжку
«Руководство к подпольной борьбе»?
Почему ты клевещешь на Ленина,
Обличаешь общественный строй?
— С… ть хотел я на вашего Ленина! —
Отвечает им юный герой.
Некоторые прохожие оборачивались, но большинству все равно — белые ночи, весь город на ногах, каждый поет что хочет. День с ночью перемешан, и Петропавловская крепость в такой серо-розовый цвет покрашена, что ни на одной палитре не подобрать.
* * *
Абстракционизм в искусстве — штука сложная. Один черный квадрат нарисует и в историю попадает. Другой красную точку в углу холста поставит и ждет признания всю оставшуюся жизнь. Не ровен час — сопьется с горя.
В нашей стране с абстракционизмом проще — нельзя. Нет, закона такого нет, но есть Союз художников, он и рисует как надо. А «как надо», ему говорят. Кто надо. Вот — строители БАМа в касках, та, что с цветочком, — строительница. Вот — колхозное стадо из восемнадцати коров и двух доярок. Вот — Ленин в плотном кольце народного окружения.
В 1970-м, к столетию вождя, была выставка достижений советской живописи в свете юбилея. Идет комиссия, проверяет, одобряет…
— Постойте, вернемся к той картине! Кто здесь изображен?
— Ленин.
— Что он делает?
— Перед народом выступает.
— А почему он, мать вашу, перед народом выступает, стоя на собственном мавзолее?!
Досталось, наверное, организаторам. Но абстракционистам доставалось больше. Еще Хрущев начал громить. В семидесятых самодеятельную выставку под Москвой бульдозерами раздавили. В Питере новости с художественного фронта — сводка боевых действий. Арестован, задержан, избит на улице неизвестными, уволен с работы, эмигрировал…
Помню выставку в одном Доме культуры на окраине. Очередь здание опоясала, народ чует, что здесь — что-то не совсем легальное, значит, интересно.
Одна картина запомнилась. Тюльпанов, «Ящик воспоминаний». Старинный комод с выдвинутыми ящиками, в одном — березовый лес, в другом — блестящие шестеренки, а на переднем плане — радужная лягушка с серьезной мордочкой. Читал, что у одною индейского племени есть обычай — носить с собой «мешок воспоминаний». Он состоит из множества кармашков, в которых — сосновые иголки, сухие листья, горсть земли, подобранные в тех местах, где с хозяином мешка произошли знаменательные события. Время от времени он открывает мешок и нюхает содержимое кармашков — запах лучше всего помогает вспоминать.
Мне — пятнадцать. Прибегает один такой абстракционист к нам домой — и к телефону. «За мной слежка. Я должен позвонить американскому корреспонденту!» Набирает номер — корреспондента нет. Снимает трубку через пять минут — телефон отключен. Мать ему: «Уходи проходными дворами. Они скоро будут здесь». Убежал.
Они явились минут через пятнадцать. Двое — в милицейской форме, остальные — серые, в штатском. Пока мать устраивала им скандал насчет ордера на обыск, один зашел в мою комнату. Серьезный.
— Ты здесь художника не видел?
— Сюда только художники и ходят.
— Ну, худой такой.
— Они все худые.
— С бородой.
— Они все бородатые.
— Та-а-ак, — гебист потерял терпение. — С этим все ясно. Молодой парень, а уже портишь себе будущее.
Ушли.
* * *
Весной 1976-го в мастерской активиста организации выставок Евгения Рухина среди ночи вспыхнул пожар. Он и еще два художника задохнулись в дыму. Кто мог среди ночи поджечь мастерскую?
Этим летом магнитофон в соседней комнате играл песню Бачурина:
Если падают рядом и голову гнут
От нужды или денежной жажды,
Оставляйте их сзади — пускай подберут
Их другие, упавшие дважды!
Мы живем в ожидании вишен,
В ожидании лета живем.
А за то, что одной лишь надеждою дышим.
Пускай нас осудят потом.
Еду в троллейбусе но Литейному, смотрю возле Большого дома двое автоматчиков. Странно, никогда раньше у здания ленинградского КГБ наружной охраны не было.
По городу слухи поползли — августовской ночью неизвестные расписали центр антисоветскими лозунгами: «КПСС — враг народа!», «Долой партийную буржуазию!», «Слушайте “Голос Америки”!» Самый большой, 50 метров длиной, был написан на Государевом бастионе Петропавловской крепости: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» КГБ всполошился.
Осенью их взяли: двух художников, мою матушку и крестную мою. Подвел их профессионализм: буквы лозунгов были выписаны чуть ли не каллиграфически. Гебистам сразу стало ясно, что здесь «искусство замешано». Круг подозреваемых сужался, и вот — все четверо оказались в Большом доме.
Моя матушка сразу отказалась от дачи показаний. Упрямая. Следователь ей ласково так говорит:
«Юлия Николаевна, прямых уник против вас нет. Но во время обысков на вашей квартире мы нашли достаточно нелегальной литературы. Не хотите садиться по этому делу — посадим но другому!»
С художниками было проще. Им пообещали, что если они раскаются, — выпустят женщин. Они поверили и раскаялись. Попали в лагерь. Мою матушку отправили в ссылку еще раньше подельников.
Взрослые, а не понимают, что нельзя с серыми по их козлиным правилам играть. Есть такая лагерная мудрость: «Крапленые карты не помогут, если играешь с блатными».
Из Воркуты мать бежала — хотела попасть на суд тех двух художников, успеть сказать им, чтобы не каялись. Не успела — поймали. Отправили назад в Воркуту, быстренько новый суд устроили. Заменили пять лет ссылки на два года лагерей. Под Иркутском. Местечко Бозой. Уголовный лагерь.
Мы с братом у нее на свидании были. Смотрю — у матери шрам через лоб.
«Это одна уголовница. Мы с ней повздорили немного. Когда повели нас на работы, я подошла к бочке с водой, чтобы умыться, нагнулась — увидела отражение, нож блеснул. Хорошо, что успела голову поднять, — она прямо в шею целилась. По по лбу скользнул. Другие женщины ее сразу скрутили, нож отняли. Шрам затянется, на нас все заживает как на собаках».
* * *
Учитель физики несколько лет назад приехал с «острова свободы» Кубы, где помогал братскому кубинскому народу строить социализм и зарабатывал на машину. На Кубе он получил солнечный удар, вернулся в нашу школу и стал парторгом.
