Только Бижевич да Леонов все еще были холостыми.
Как-то возвращался Бижевич к себе после ночной облавы на притон. Валютчиков не удалось поймать с поличным. Настроение самое мрачное. В темном закоулке услышал топот, потом приглушенное:
— Помо…ите…
Бижевич побежал на зов. За кустами акации кто-то барахтался. Мелькнуло белое пятно.
— Стой! — крикнул Юзеф Леопольдович, взводя наган.
— Дай ему по суслам! — громко приказал мужской голос. И черная фигура пошла навстречу.
Бижевич выстрелил. За акациями подхватились люди, перемахнули через забор. А на земле осталось что-то белое. Подоспел милицейский наряд, услыхав выстрел.
Милиционер посветил зажигалкой. На земле распластана девушка в растерзанном платье.
Бижевич с силой подул ей в лицо — не шелохнулась.
— Без сознания, — определил милиционер, взявший руку пострадавшей. — Пульс есть — оживет!
Девушку привели в чувство, и она, прикрывая руками грудь, взмолилась:
— Не покидайте меня! Дом тут… за углом…
Бижевичу пришлось провожать ее. В душе он чертыхался: время позднее, а с утра предстояла поездка в Вехновцево — не выспишься! Носит же дуру по глухим углам!..
Девушка едва поспевала за широко шагавшим чекистом, всхлипывала, охала, постанывала.
— Вот… дом, — промолвила она, задерживаясь у резного крыльца с палисадником.
Но Бижевич не отпустил ее.
— Пошли! Протокол оформим.
В милиции он обратил наконец внимание на девушку. Смуглые щеки. Большие глаза. Коса венчиком на голове, и листки акаций в ней. И вся она какая-то беспомощная, изломанная. Юзефу Леопольдовичу стало жаль незнакомку. Он ругнул себя: нужно было оставить ее дома! Поручив дежурному составить протокол и доставить пострадавшую к ее родителям, он ушел домой. Но из головы не уходила случайная встреча. Виделись заплаканные глаза девушки. Ее маленькая грудь. Жалобно искривленный рот с пухлыми губами…
Через день Бижевич заглянул в милицию и попросил показать протокол.
— В самую пору вы тогда подоспели: испоганили бы девку бандиты! — говорил милиционер, передавая Юзефу Леопольдовичу тоненькую папку.
И вот Вася Васильев приносит в отдел необычную весть: Бижевич гуляет с красивой дивчиной в городском саду!
Посвежела одежда на Юзефе Леопольдовиче, и сам он будто бы помолодел. И голос мягче, и обращение вежливое. Мы в ином свете увидели его, припомнили немало доброго за ним — Пологи и Долгушино, стычки с махновцами — храбрым малым показал себя…
Перед тем как идти к Платонову за разрешением на свадьбу он завернул ко мне:
— Недолго осталось холостяковать! Сошьет Зося подвенечное платье, и идем в ЗАГС.
Но возвратился Бижевич в мою комнату белее мела. Пошатываясь сел на стул. Я встревоженно подал ему стакан с водой. И зубы его застучали о стекло.
— Или женись на нэпманше… или оставайся в рядах чекистов… — так сказал Платонов.
— Почему?
— Отец Зоси до революции держал магазин…
И Бижевич выбрал ГПУ.
После случившегося Юзеф Леопольдович еще больше замкнулся, не терпел возражений, придирался по всякому пустяку. Таким он пришел и на свадьбу к Васильеву. Сперва пил вино и, казалось, не пьянел. Затем негаданно для всех вскочил на табуретку и начал читать стихи:
Где предел для мира уготован?
Где найдет свободу человек?
Старый век грозой ознаменован,
И в крови родился новый век.
— Кто так гарно написал? — спросила раскрасневшаяся невеста.
Бижевич, бледный, поблескивал диковатыми глазами и читал:
Друга нет, напрасно, ах, напрасно
Звать его в кручине и слезах!
Нет его — и все, что в жизни красно,
Все звучит мне безнадежным «ах»!
— Крой, Юзеф! — Никандр подбодрял Бижевича. А тот вдруг пустился в пляс с припевками:
Ах, через мой двор,
Да через мой двор
Тетерка летела.
Ах, не дал мне бог,
Ах, не дал мне бог
Кого я хотела!..
Бижевич плясал, высоко поднимая ноги, резко приседал, кружился, как волчок, и все припевал, припевал грустным голосом:
Ах, не дал мне бог,
Кого я хотела!..
Мы обступили его страшно удивленные. А в круг ворвалась невеста и пошла выстукивать каблучками, павой плыла за Юзефом Леопольдовичем.
— Жаль, музыки нет! — горевал Васильев, притопывая ногой.
— Еще за свадьбу потянут к ответу! — охладил его пыл Семен Григорьевич Леонов.
Это негромкое напоминание как холодной водой ошпарило Бижевича, Он, пошатываясь, прошел к столу, облизывая тонкие губы, и обессиленно плюхнулся на лавку. Смахивая обильный пот со лба, заговорил:
— Деньги полотера велики ли?.. А кормить семью нужно было. Вот с отцом и плясали вечерами, господ веселили…
Юзеф Леопольдович как-то виновато смотрел на нас. Наверное, он впервые был так откровенен с нами. И устыдился этой своей слабости. Стал прощаться. Поднял стакан с вином.
— За ваше счастье, молодые!
И выпил залпом, а на пороге по-польски пожелал:
Доброй вам ночи,
Перси и плечи,
Ясные очи,
Сладкие речи…
— Ну и чуда-а-ак! — озадаченно протянул Леонов.
Я понимал настроение Бижевича: он все еще любил свою Зосю.
Никандр Фисюненко запел «Гей на гори та женци жнут…» Мы подпели, но с уходом Бижевича погасло веселье. Никандр объявил, что демобилизуется и поступает учиться на рабфак — инженером станет.
— Хреновый ты чекист! Столько врагов у революции, а ты в кусты! — журил его Семен Леонов. Хмельно жестикулируя, он наскакивал на Никандра:
— Ленин тяжело болен. Нам нужно быть теснее! А ты дезертируешь!
Пришлось нам заступиться. Дескать, у Фисюненко к ученью способности. Может, нашим первым академиком выйдет. И мы тогда не ошиблись! Никандр Михайлович стал ученым. Долгие годы был ректором Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта. И орден Ленина заслужил…
Ко дню свадьбы Васильева почти все мои товарищи уже продвинулись по службе. Тимофей Морозов возглавлял отдел ГПУ в Долгушине, Семен Леонов был старшим оперативным уполномоченным транспортного отдела ГПУ на Екатерининской железной дороге, Васильев — старшим оперуполномоченным Сечереченского отделения ГПУ, а я в этом отделении был заместителем начальника.
На станции гудели гудки. Басил паровозоремонтный завод. Ему вторило паровозное депо. Мы — к окну! Может, пожар?.. Может, налет бандитов?..
Народ гужом валил через пути. Переходной мостик загружен. Бегут с железными прутьями, с костылями в руках…
Васильев потрогал кобуру нагана.
— Гайда!
Мы выскочили на вокзал. Постовой милиционер пытался задержать толпу, но мастеровые депо, рабочие завода, стрелочники, путейцы густой толпой обтекали его, двигаясь к управлению железной дороги.
— Что случилось? — спросил я молодого парня в рваной спецовке. Он зло оглянул меня.
— Рабочих сажают!
В толпе вертелся Бижевич. Лицо бледное, глаза, как у хмельного.
— Забастовка!.. Понимаешь?.. Примечай, кто у них заводила! Контрреволюция поднимает голову…
А нам непонятно. Как забастовка? Почему?
Милиционер все так же растерянно суетился, размахивая наганом. Парень в спецовке взял его за руку.
— Убери игрушку! А то — ка-ак дам!!!
Возле управления железной дороги рабочие угрожающе кричали:
