На меня навалилась очередная неприятность: опять упустил человека со шрамом! Последовал срочный вызов к начальству.
— Что же это у вас делается, академик! — нелюбезно встретил меня Макар Алексеевич.
Я недавно вернулся из Москвы, где учился в школе ОГПУ, и в нашем отделе быстро прилепили мне этого «академика». Я начал объяснять обстановку на участке, но начальник отдела перебил меня:
— Где искать вашего Ставского?.. По имеющимся сведениям, Ставский и Петровский, что создавал склады оружия в Бердянске, одно лицо. И Квач-почтарь — он же! А для нас с вами он остается человеком со шрамом. Найти и узнать его связи — вот задача!
— Найдем! — горячо уверил я начальника. Трижды пересекались наши дороги с этим хитрым врагом. И трижды он уходил от меня. Начальник хорошо знал это.
— Слова, Владимир Васильевич! Враги усиливают атаки, а мы, как слепые кутята. Классовая борьба будет обостряться. Так учит нас партия и товарищ Сталин. Так оно в жизни и есть. Сами видите. Думаю, что в Москве, в школе вам это лучше меня объяснили?..
Я согласно кивнул головой. «Все партийные документы так говорят, — думал я, выслушивая наставления Макара Алексеевича. — Выходка троцкистов в десятую годовщину Красного Октября чего стоит! Пытались провести праздничную демонстрацию трудящихся под своими флагами… В деревне кулак поднял голову. Участились убийства советских активистов».
— Для ориентировки, Владимир Васильевич. Белая эмиграция ждала и пророчила падение Советской власти. И не дождалась! Тогда наиболее ярые заводчики и тузы финансовые образовали в Париже «Общество бывших горнопромышленников юга России» и «Общество кредиторов бывшей старой России». Цель — вредительство в России! А немного позднее, с 1926 года, — партию «Торгпром». Задача у них одна — экономическая диверсия против большевиков. Воротилами фактическими во всех этих обществах и организациях являются: Нобель, Манташев, Третьяков, Рябушинский, Гукасов и другие миллионеры, выброшенные из России. На услужение к ним пошли бывшие офицеры царской армии. Русский общевоинский союз объединяет и сохраняет кадры офицерства белой армии для борьбы с нами. Он ставит на карту боевиков, шпионов, диверсантов. Их засылают к нам, в Советскую Россию. Главный в этом Союзе генерал Кутепов, контрразведчик. Кроме него — бывший начальник штаба Врангеля генерал Шатилов. Генеральный секретарь РОВСа — полковник Мацылев и еще кое-кто помельче. Почему я говорю вам обо всем этом? Потому, Владимир Васильевич, что шапками таких не закидаешь. Нам предстоит трудная борьба с тайной контрреволюцией. Вам знать это особенно важно: вы, главным образом, вели бои с бандитами и меньше сталкивались с внешними врагами.
— Ясно, товарищ начальник! — Я встал, но Макар Алексеевич махнул рукой: сидите! А сам расхаживал по ковру.
— В Париже выходят три русские ежедневные газеты эмиграции. «Возрождение» финансируется Абрамом Гукасовым, бывшим бакинским магнатом нефти. Редактор ее Петр Струве. «Последние новости» делаются Милюковым.
— Кадетским вождем? — удивился я. — Конституционные демократы царя-батюшки.
— Да. Тот самый Милюков и те самые царские демократы. Есть еще «Дни» — это партия Керенского, эсеров, как понимаешь. Все они описывают большевистские кошмары и злобно клевещут на красную Россию. — Макар Алексеевич потер лысину, вынул из кармана таблетку, сглотнул ее и запил водой.
— Изжога, будь она неладна! Так вот. Ставский-Петровский-Квач, або Скиба, надо полагать, офицер РОВСа, агент белой эмиграции. И не может быть непричастным вот к этому. Читайте!
Я взял из его рук шифровку Центра ОГПУ. В ней сообщалось о том, что в Щекетовке на станции произошло два взрыва. Приказывали срочно расследовать.
— Почему нам? — удивился я.
— Руда. — Начальник отдела взял у меня депешу, вложил в папку. — С Польшей мы заключили торговую сделку. Продаем криворожскую руду. В Щекетовке поляки перегружают ее в свои вагоны. У них колея уже нашей. Так вот, польские грузчики копнули руду — последовал взрыв. Через сутки — опять! Поляки подняли шум. Грозят расторгнуть соглашение…
— Так мы-то при чем? — снова спросил я.
— Товарищ Громов, имейте терпение! Об этих взрывах в Щекетовке во все колокола зазвонили польские реакционные газеты. Подняли вой три эмигрантские газеты в Париже. Им вторят в Харбине: «Враждебные акты большевиков! Красный террор вместо торговли!..» Руду поставляем мы. И нам надо быстро во все вникнуть, Владимир Васильевич. Вникнуть и пресечь! С чего бы вы начали, товарищ Громов?..
Задание меня ошеломило. Где Щекетовка и где мы!.. Руда проходит сотни верст, пока попадет на перегруз. И я растерянно молчал. Макар Алексеевич пришел на выручку:
— Конечно, взрывы могли быть случайными. Скажем, на шахте пироксилиновый заряд не сработал, попал случайно в руду, а при перегрузке его ткнули лопатой. При такой версии встает вопрос: почему нет взрывов внутри страны? Почему их не было, пока не торговали с Польшей? Почему их не было в царское время? Конечно, случаи были как величайшая редкость. Значит, версия случайности отпадает. Остается исследовать путь руды по железной дороге и сам рудник. Остается обострение классовой борьбы как причина. Так и условимся на все время операции — это диверсия! Уверенность в работе будет — и цель яснее. Берите, товарищ Громов, командировочное предписание.
— Начну с шахт Красного Лога! Так я вас понял, товарищ начальник?
— Действуйте! Местным товарищам я позвоню. Докладывайте ежедневно.
— Может, человека со шрамом встречу.
Макар Алексеевич улыбнулся.
— Может быть. Все может быть, академик!
— Ясно, товарищ начальник!
— Кстати. Центр намерен прислать Бижевича. Он наш шеф, а дело срочное. Одним словом, помогать приедет…
Меня не обрадовала эта весть: начнутся обычные попреки. «Притупилась бдительность! Враги народа распоясались, а вы миндальничаете!» И все это в истерическом тоне, с угрозами и намеками. Но я промолчал: приказы не обсуждаются.
По пути на шахты я остановился в Верзовцеве: взять пару белья в командировку. У порога нашего домика на песочке играла Светлана, а жена занималась вышивкой в тени под акацией.
— Здравствуй, Светик!
Дочка засмеялась, побежала навстречу. Я подхватил ее на руки. Она потянулась к карману — там всегда находила конфеты.
Узнав о новом самостоятельном поручении, Анна Ивановна обрадовалась:
— Выполнишь хорошо, выдвинут и переведут в большой город. Хорошо бы в Днепропетровск! — Ее тяготила жизнь в Верзовцеве, маленьком поселке, где она не могла устроиться на работу.
Конечно, о сути моего задания Анна Ивановна не знала. У нас так было заведено: она ни о чем не расспрашивала сама, а я только в пределах возможного посвящал ее в свою работу. И в тот раз она стала собирать чемодан без лишних расспросов. Только уточнила:
— Когда вернешься?
Я и рад бы ответить, но сам не знал. Взрывы в Щекетовке быстро не расследуешь: на легкое я не рассчитывал!
Анна Ивановна закашлялась. Я замечал, что жена все чаще кашляет. Спросил:
— Что с тобою, Нюся?
— Наверное, ветром хватило. Попарюсь в бане и пройдет.
В дверь постучали, и к нам вошел пропыленный Илья Захарченко. Он осунулся. Задыхался еще тяжелее, чем прежде. Смерть брата доконала его.
— Побалакать бы, товарищ чекист…
И мы ушли в оперативный пункт ОГПУ. Захарченко едва шагал. В груди у него свистело и хрипело. Я пожурил его:
— Зачем ехали в таком состоянии? Насчет брата разговор?
— Ни. Що его трясты — убили так убили…
На прежних допросах я спрашивал его: не Ставский ли застрелил Карпа? Илья горячо возражал: Ставский, мол, сам был настроен против Советской власти. И Карпо воевал против Советов. Ворогами они не были, а скорее — союзники. Теперь же я не услышал в его голосе уверенности.
— Думаешь — Ставский?
— Хто ж его знает. Мабуть, у них старые счеты…
В оперативном пункте Захарченко долго и надсадно откашливался — совсем сдал человек! Говорил с хрипом. «Что же срочное привело его в ОГПУ?» — ломал я голову.
