Затем оба сотрудника КГБ попытались убедить нас, что и Пеньковский, и материалы, которые он передавал на Запад, никак не повлияли на решения в вопросах войны и мира. «Проанализировав все материалы, бывшие в нашем распоряжении во время судебного процесса, а также досье Пеньковского, в котором содержались материалы тайного расследования, мы пришли к выводу, что там нет ничего, подтверждающего мысль о том, что он помог предотвратить ядерный конфликт между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Начнем с того, что Пеньковский не имел доступа к информации о ядерном потенциале Советского Союза. Я полагаю, что у него не было также никакого доступа к информации о ядерном потенциале других стран».
Как ни парадоксально, в течение почти тридцати лет КГБ всячески подчеркивал незначительность роли Пеньковского, если о ней вообще упоминалось. И теперь полное рассекречивание данных о его аресте и расстреле привело не к честной оценке важности его роли, а лишь к дальнейшему ее отрицанию.
Русский Смайли настойчиво утверждал, что информация Пеньковского не сыграла никакой роли во время кубинского ракетного кризиса, признавая, однако, что британская разведка дала Пеньковскому задание добыть информацию о заключении мирного договора с Германской Демократической Республикой и о размещении советских войск в ГДР.
«Мне кажется, бесполезно пересматривать и заново оценивать вклад Пеньковского в предотвращение ядерного конфликта того времени. Эта оценка подтверждается анализом материалов, проведенным до расследования и в его ходе.
Короче говоря, нам не удалось найти в материалах расследования ничего, что подтверждало бы вашу версию. Нам было бы интересно назвать Пеньковского спасителем мира, но документы дела этого не подтверждают».
Он зачитал перечень материалов, переданных Пеньковским ЦРУ и МИ-6. Пеньковский выдал имена сотрудников ГРУ, включая фамилии сотрудников трех резидентур разведки, а также фамилии и виды оперативной деятельности военных и военно-морских атташе. Он рассказал об общей организационной структуре персонала ГРУ и дал информацию о методах работы военно-стратегической разведки. Он объяснил правила работы и коды (для системы тайнописи), использовавшиеся ГРУ в 1955—1956 годах, когда Пеньковский был военным атташе в Турции. Он передал тексты лекций разведотдела ГРУ и копии засекреченных газет и журналов Советской армии, включая журнал «Военная мысль» за 1961 и 1962 годы. Он также передал копии засекреченного журнала «Артиллерия и ракетная техника» за 1962 год. Пеньковский также сообщил фамилии сотрудников Военно-дипломатической академии и передал список слушателей этой академии, которые обучались там в одно время с ним. Он также дал им сведения об иностранцах, сотрудничавших с советской военной разведкой. Таков перечень самой важной информации, которую Пеньковский передал иностранным специальным службам.
Представитель КГБ повторил попытку, предпринятую во время судебного процесса, внести раскол между британской и американской разведывательными службами. Он представил нам показание, написанное на трех страницах рукой самого Пеньковского во время предварительного следствия. В нем Пеньковский рассказывает, как американцы пригласили его «на чашечку кофе» незадолго до его отъезда из Парижа в октябре 1961 года, однако в нем ничего не говорится о сепаратном предложении Пеньковскому со стороны американцев работать на них.
По правде говоря, и англичане, и американцы предпочли бы использовать услуги Пеньковского только для себя. Хотя ЦРУ и МИ-6 делятся информацией, которую получают от большинства советских агентов и перебежчиков, исторически они неохотно проводят совместные операции из-за того, что при их координации возникает дополнительный риск разоблачения. Однако в случае с Пеньковским трудности, связанные с работой в Москве, вызывали необходимость объединить усилия особенно потому, что он предлагал услуги и ЦРУ, и МИ-6, прежде чем кто-нибудь из них согласился его услугами воспользоваться.
В предъявленном нам КГБ показании, данном в письменном виде Пеньковским до судебного процесса, говорилось следующее: «Во время моих встреч с сотрудниками британской и американской разведок в Лондоне и Париже, а также в письменных инструкциях, которые я от них получал, я не мог заметить никакого расхождения в подходе и никакой несогласованности их действий. Внешне в моем присутствии они старались продемонстрировать полное согласие, единство взглядов и наличие общего плана совместной работы. Никогда не допускались какие-либо споры или упреки в адрес друг друга. Они старались подчеркнуть, что это была хорошо продуманная и хорошо скоординированная совместная операция. Это была внешняя сторона. Я интуитивно чувствовал, что хотя и не было каких-либо открытых разногласий между ними, но по-настоящему характер их взаимоотношений не ясен. В мое отсутствие и англичане, и американцы, вероятно, думали, что было бы совсем неплохо, если бы удалось обойтись без партнера, ведь каждый из них мог бы справиться с работой в одиночку. А так у одной из разведок возникает необходимость раскрывать перед другой свои проблемы и цели. Я и сам чувствовал некоторый антагонизм между этими странами, когда их разведчики садились за один стол и начинали вмешиваться в дела друг друга. Но отказаться от мысли о совместной работе со мной и потерять то, что уже было у них в руках, означало бы подарить все одной стороне, а другую оставить ни с чем. Я чувствовал, как им досадно, что я обратился к обеим разведывательным службам. Американцы были больше недовольны, чем англичане. Они потеряли терпение и откровенно заявили мне об этом в гостинице в отсутствие англичан. Американцы сожалели, что ответили на мое предложение только через пять месяцев после того, как я к ним обратился (в июле 1960 года). Англичане, будучи более осторожными, ничего подобного мне не говорили» {288}.
Интерпретация представителем КГБ заявления Пеньковского была еще одной из целой серии попыток этой организации внести раскол между американцами и англичанами. Джо Бьюлик вспоминал, что при обсуждении с новобранцами и младшими офицерами дела Пеньковского после его казни он сказал им: «Никогда не соглашайтесь ни на какую совместную операцию ни с одной разведслужбой. Тем не менее я всегда ладил с Шерги и англичанами. С Пеньковским я виделся без них единственный раз, когда встретил его с женщинами в Париже. Англичане сделали то же самое в Лондоне. Так что вся эта история — чушь, придуманная КГБ, чтобы посеять раздор между ЦРУ и МИ-6» {289}.
В своем показании Пеньковский писал: «Сотрудники иностранных разведок никогда не рассказывали мне о методах и средствах проверки моей информации. Не говорили мне также и о том, вызывала ли сомнение достоверность некоторой моей информации. Сотрудники иностранных разведок нередко контролировали и проверяли мое поведение за границей. Из разговоров с сотрудниками разведслужб я понял, что от Винна они знали во всех подробностях, как мы с ним проводили время. Иногда я замечал наружное наблюдение за собой в районах гостиниц или выставок в Лондоне и Париже. Я не обращал на наружное наблюдение внимания и не пытался от него уйти».
В действительности наружное наблюдение за Пеньковским в Париже и Лондоне не предусматривалось. От наружного наблюдения воздерживались, чтобы не привлекать внимания к Пеньковскому. Если бы советские заметили, что за ним в Лондоне ведется наблюдение, об этом сообщили бы в Москву, и там возникли бы кое-какие вопросы. Если бы за ним велось наружное наблюдение в Париже, то это могло бы насторожить или парижскую резидентуру КГБ, или французов. В любом случае это привело бы к осложнениям и возможному разоблачению.
Представитель КГБ предложил нашему вниманию копию на русском языке оценки Военным трибуналом преступлений Пеньковского и вынесенного ему приговора. Затем он заговорил о личных качествах Пеньковского, «чтобы показать, насколько тот был беспринципным человеком. Во время следствия Пеньковский выразил готовность сотрудничать с КГБ и помочь нам разоблачить деятельность британской и американской разведок».
