Сидя в ногах постели, он выжидающе посмотрел на нее.
— Луна-парк? — повторила она, как будто на языке ее таяли не крошки, а чье-то имя. — Ты имеешь в виду старый парк развлечений за Булонским лесом, который открылся сорок лет назад или что-то в этом роде, во время проведения Всемирной выставки? Отец таскал меня туда, когда я была ребенком, но все, что я помню, это его раздражение по поводу того, что аттракционы были более зрелищными, чем его выступления.
Еще она подумала, что они также привлекали больше внимания, чем ее пение. До сих пор она ощущала на теле удары, которыми наградил ее отец. Некоторые вещи невозможно забыть. Задумавшись, Эдит покачала головой.
— Это довольно забавная песня, — продолжал Ив.
Очевидно, он очень боялся ее отказа. Ему, вероятно, понравились название и сама песня, и он опасался, что она попытается отговорить его. В выражении его лица чередовались осторожность и надежда. Он выглядел трогательно и мило.
— Гм, — сказала она, наслаждаясь наблюдением за ним.
Поняв, что ее молчание уже начинает его беспокоить, она наконец отреагировала. Эдит улыбнулась ему и сказала, подмигнув:
— В наше время Луна-парк пользуется довольно сомнительной репутацией.
Лицо Ива засияло, и Эдит в очередной раз вспомнила о солнце, которое в его присутствии казалось всегда особенно ярким.
— Вот в этом-то и дело! — воскликнул он. — По тексту понятно, что на каруселях хорошо видно белье, которое носят девушки. Песня о маленьком рабочем из Пюто[46], который на работе крутит гайки, а в свободное время ходит в Луна-парк повеселиться, да так, чтобы окупились потраченные деньги. Это именно то, чего ты всегда хотела — шансон для рабочего класса.
Прежде чем она успела ответить, Ив вскочил. Подражая размашистым жестам циркового зазывалы, который приглашает зрителей, он щелкнул языком и начал петь, как если бы стоял на большой сцене перед сотнями зрителей, а не в маленькой комнате перед одной-единственной женщиной: «Dans топ usine de Puteaux…»[47] Он превратился в рабочего, который трудится на токарном станке и находит свое счастье в старом парке развлечений, где он свой среди других простых людей, с которыми он распевает «Хидлеле, хидлеле, хиделеделе!» и флиртует с девушками, чье нижнее белье он видел, когда кружилась карусель. В этом маленьком выступлении Ив показал все грани своего артистического таланта. Как будто и не было неловких попыток копировать Фреда Астера. Ив, в своей старой, застиранной пижаме, настолько достоверно пел о радостях фабричного рабочего, что Эдит восторженно захлопала в ладоши.
— Ты был бы просто сумасшедшим, если бы сразу не включил это в свою программу, — сказала она. — Это отличная замена для твоих глупых ковбойских песен.
После этого высказывания Эдит — строгая учительница — отправилась на перерыв. А пришедшая ей на смену влюбленная женщина протянула к Иву руки и промурлыкала:
— Иди сюда и покажи мне вблизи, как ты исхитряешься так щелкать языком…
Его не пришлось звать дважды.
ГЛАВА 15
Приподнятое настроение покинуло Эдит через три часа, сразу по возвращении в отель. Она не особо удивилась, обнаружив в номере Луи, разговаривающего с Андре и Симоной, но все трое посмотрели на нее так, что Эдит встревожилась. Импресарио выглядел подавленным, лицо секретаря словно окаменело, а подруга в отчаянии заламывала руки. Их настроение было настолько осязаемым, что, хотя Эдит вошла из сумрачного коридора в ярко освещенную комнату, у нее возникло ощущение, будто она попала в клубы зловонного дыма какой-нибудь промышленной трубы. Она невольно подумала о заводских корпусах в Пюто и о новом шансоне Ива. Царящее здесь напряжение удушало. Эдит попыталась воскресить в себе то внутреннее тепло, которое подарило ей утро, но не получилось. Вместо этого в груди поднялась глухая досада, потому что самые близкие ей люди, кажется, намерены испортить этот чудесно начавшийся день.
— Я что-то пропустила? — раздраженно спросила она.
— Нет. Ровным счетом ничего, — буркнул в ответ Лулу.
Брови Эдит приподнялись. Она пристально посмотрела на своего импресарио, пытаясь прочесть хоть что-то в его гневном взгляде и размышляя, чем она могла вызвать такое недовольство. Никаких объяснений в голову не приходило. Она все так же не имела ни малейшего представления о том, что происходит. Если ее что-то и расстраивало в данный момент, так это неопределенность ситуации. Больше всего она боялась, что верные ей люди вдруг начнут действовать против нее и у нее за спиной. Эдит уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь резкое, но тут вмешалась Симона.
— Лулу видел черный список, в котором есть твое имя, — проговорила она.
— Что?
— Я-то удивлялся, почему больше не слышу твои песни по радио. Сегодня я спросил у «Радио Париж» и узнал, что комиссия, занимающаяся вопросами сотрудничества творческой интеллигенции с немцами, расследует твое дело и ты находишься в списке запрещенных деятелей искусства. Почему ты не сказала мне об этом, Эдит? — Луи направился к Андре. — И ты тоже. Почему мне никто ничего не сказал?
Эдит съежилась, как воздушный шарик, из которого вышел весь воздух. Она испуганно взглянула на Лулу.
— Есть такой список? Я об этом ничего не знала.
— Имена по большей части обнародованы, — смущенно признала Андре. — Я не могла это остановить. Мне очень жаль.
— Что значит «по большей части»? — настаивала Эдит. Ее очень обеспокоило, что весь Париж знает об обвинении против нее. Она так долго и тяжело работала, чтобы никто больше не мог указать на нее пальцем.
— Ну, черные списки можно посмотреть. Мсье Баррье тоже их видел. У каждого профессионального объединения теперь есть свой список, поэтому их очень много. Но к ним быстро теряют всякий интерес. Обычные люди чаще беспокоятся о том, как обогреть свои дома и где найти какую-нибудь еду. Ситуация с поставками сейчас хуже, чем в условиях оккупации.
Прагматизм Андре несколько успокоил Эдит. Тем не менее она чувствовала себя загнанной в угол.
— Это мне стоит расстраиваться из-за этого! — рявкнула она своему импресарио. — Почему ты так обиделся? Какое это имеет отношение к тебе?
На мгновение она испугалась, что Луи Баррье откажется работать с женщиной, обвиненной в сотрудничестве с неприятелем. Ее сердце сжалось.
— Почему ты не рассказала мне об обвинениях? — голос Лулу звучал уже не гневно, а почти грустно. — Ты мне не доверяешь?
— Хороший вопрос, — сказала Симона. — И он заслуживает честного ответа.
Эдит нахмурилась, но не стала перебивать подругу.
— Правда заключается в том, — продолжала Симона, — что наша Малышка была настолько «смертельно рада» этому делу, что предпочла просто забыть о нем. И до сего дня у нее это неплохо получалось.
— Я думала, все будет еще хуже, если мы начнем это обсуждать, — подтвердила Эдит. Она подошла к Луи и протянула к нему руки. — Если бы я знала, что моя скрытность тебя огорчит, я бы тебе рассказала. Но мне хотелось как можно меньше вспоминать тот ужасный допрос в префектуре. Так что Симона права.
Луи схватил ее за руки. Теперь он выглядел скорее озабоченным.
— Тебя ранили? Унизили?
— Нет. Ничего подобного. Нет. Я ведь ничего такого не совершила. Даже ни разу не спала с немцем.
Она вспомнила, как себя чувствовала, когда ее допрашивал человек с красной повязкой на руке, но ничего не сказала Лулу. Одно дело — демонстрировать слабость перед Симоной, может быть, перед Андре и Маргерит, но в глазах своего импресарио ей очень хотелось выглядеть сильной. Чтобы показать Лулу, как легко она относится к выдвинутым обвинениям, она добавила:
— Я не похожа на Арлетти. Вы все, конечно, знаете фразу, приписываемую ей: «Мое сердце принадлежит Франции, но моя задница интернациональна».
— Все выяснится. Я могу доказать… — заговорила Андре, но Луи, казалось, ее не слышал.
Он крепко держал Эдит за руки и говорил так, как будто в этой комнате были только они одни:
