оснований быть утонченной. Ведь перед Вагнером
не публика Корнеля, которую ему надо щадить, – просто девятнадцатый век. Вагнер, вероятно, судил о «едином на потребу» приблизительно так же, как судит нынче всякий другой актер: ряд сильных сцен, одна другой сильнее, – и вперемежку много
умной глупости. Он прежде всего стремится гарантировать самому себе действие своего произведения, он начинает третьим актом, он
доказывает себе свое произведение его последним воздействием. Когда руководишься таким пониманием театра, нет никакой опасности нечаянно создать драму. Драма требует
суровой логики – но какое было дело Вагнеру вообще до логики! Повторяю: ведь
не публика Корнеля была перед ним, которую ему надо было бы щадить, – просто немцы! Известно, к какой технической проблеме прилагает драматург все свои силы, часто потея кровавым потом: дать завязке, а также и развязке
необходимость, так чтобы они были возможны в единственном виде, чтобы обе они производили впечатление свободы (принцип наименьшего расходования силы). Ну, при этом Вагнер меньше всего потеет кровавым потом: известно, что для завязки и развязки он расходует наименьшее количество силы. Возьмите какую-нибудь «завязку» Вагнера под микроскоп – она рассмешит вас, даю слово. Нет ничего забавнее завязки «Тристана», разве что завязка «Мейстерзингеров». Вагнер
не драматург, не надо позволять себя ничем дурачить. Он любил слово «драма»; вот и все – он всегда любил красивые слова. Несмотря на это, слово «драма» в его сочинениях просто недоразумение (
а также благоразумие: Вагнер всегда относился свысока к слову «опера»); вроде того как слово «дух» в Новом Завете является просто недоразумением. – Он был уже недостаточно психологом для драмы; он инстинктивно уклонялся от психологической мотивировки – чем? – тем, что всегда ставил на ее место идиосинкразию… Очень современно, не правда ли? очень по-парижски! очень decadent!.. Кстати сказать,
завязки, которые Вагнер фактически умеет развязывать с помощью драматических изобретений, совсем другого рода. Приведу пример. Положим, что Вагнеру нужен женский голос. Целый акт
без женского голоса – это не годится! Но «героини» в эту минуту все несвободны. Что же делает Вагнер? Он эмансипирует старейшую женщину мира, Эрду: «Вставайте, старая бабушка! Вы должны петь!» Эрда поет. Цель Вагнера достигнута. Он тотчас же снова спроваживает старую даму: «Зачем, собственно, вы пришли? Уходите! Продолжайте, пожалуйста, спать!» – In summa: сцена, полная мифологического трепета, при которой вагнерианец что-то
чует…
– «Но содержание вагнеровских текстов! их мифическое содержание, их вечное содержание!» – Вопрос: как проверить это содержание, это вечное содержание? – Химик отвечает: надо перевести Вагнера на язык реального, современного – будем еще более жестоки! – на язык мещанского! Что выйдет при этом из Вагнера? – Между нами, я пробовал это. Нет ничего более занимательного, ничего нельзя больше рекомендовать для прогулок, как рассказывать себе Вагнера в уменьшенных пропорциях: например, представить себе Парсифаля кандидатом богословия с гимназическим образованием (последнее – как необходимое для чистой глупости). Какие неожиданности переживаешь при этом! Поверите ли вы мне, что вагнеровские героини, все без исключения, если только их сперва очистить от героической шелухи, как две капли воды похожи на мадам Бовари! – как и обратно будет понятно, что Флоберу ничто не мешало перевести свою героиню в скандинавскую или карфагенскую обстановку и затем, мифологизировав ее, предложить Вагнеру в качестве либретто. Да, говоря вообще, Вагнер, по-видимому, не интересовался никакими иными проблемами, кроме тех, которыми интересуются нынче маленькие парижские decadents. Постоянно в пяти шагах от госпиталя! Все совершенно современные проблемы, все проблемы больших городов! не сомневайтесь в этом!.. Заметили ли вы (это относится к данной ассоциации идей), что вагнеровские героини не рожают детей? – Они не могут этого… Отчаяние, с которым Вагнер схватился за проблему дать возможность Зигфриду вообще быть рожденным, выдает, как современно чувствовал он в этом пункте. – Зигфрид «эмансипирует женщину» – однако без надежды на потомство. – Наконец, факт, остающийся для нас непостижимым: Парсифаль – отец Лоэнгрина! Как он это сделал? – Не нужно ли тут вспомнить о том, что «целомудрие творит чудеса»?..
Wagnerus dixit princeps in castitate auctoritas [93].
10
Кстати, еще несколько слов о сочинениях Вагнера: они, между прочим, являются школой благоразумия. Система процедур, применяемая Вагнером, может быть применена к сотне других случаев – имеющий уши да слышит. Быть может, я получу право на общественную признательность, если точно сформулирую три самые ценные процедуры.
Все, чего Вагнер не может, негодно.
Вагнер мог бы еще многое, но он не хочет этого, из ригоризма в принципе.
Все, что Вагнер может, никто не сделает после него, никто не сделал до него, никто не должен делать после него… Вагнер божествен…
Эти три положения составляют квинтэссенцию литературы Вагнера; остальное – «литература».
– Не всякая музыка до сих пор нуждалась в литературе: мы хорошо сделаем, если поищем здесь достаточного основания. Разве музыка Вагнера слишком трудно понимается? Или он боялся обратного, что ее слишком легко поймут – что ее поймут без достаточного труда? – Фактически он всю свою жизнь повторял одно положение: что его музыка означает не только музыку! А больше! А бесконечно больше!.. «Не только музыку» – так не скажет никакой музыкант. Повторяю, Вагнер не мог творить из целого, у него не было никакого выбора, он должен был создавать поштучно «мотивы», жесты, формулы, дубликаты и всякие стократности, он оставался ритором в качестве музыканта – он должен был поэтому принципиально выдвигать на передний план «это означает». «Музыка всегда лишь средство» – это было его теорией, это было прежде всего вообще единственно возможной для него практикой. Но так не думает никакой музыкант. – Вагнеру была нужна литература, чтобы убедить всех считать его музыку серьезной, считать ее глубокой, «потому что она означает бесконечное»; он был всю жизнь комментатором «идеи». – Что означает Эльза? Но тут не может быть сомнения: Эльза – это «бессознательный дух народа»? («это познание необходимо сделало меня совершенным революционером»).
Припомним, что Вагнер был молодым в то время, когда Гегель и Шеллинг увлекали умы; что он разгадал до очевидности то, что только и считает немец серьезным, – «идею», хочу сказать, нечто темное, неведомое, смутное; что ясность является среди немцев возражением, логика – опровержением. Шопенгауэр сурово уличил эпоху Гегеля и Шеллинга в бесчестности – сурово, но также и несправедливо: он сам, старый пессимистический фальшивомонетчик, поступал нисколько не «честнее» своих знаменитых современников. Оставим в стороне мораль. Гегель – это вкус… И не только немецкий, а европейский вкус! – Вкус, который понял Вагнер! – до которого он чувствовал себя доросшим! который он увековечил! – Он просто применил это к музыке – он изобрел себе стиль, означающий «бесконечное», – он стал наследником Гегеля… Музыка
