сквозь отверстия, и человек, привыкший к теплу, страдает сильнее, чем тот, кто сызмальства закалялся. Более того: люди, обманывающие себя, в глубине души обыкновенно догадываются об этом, а потому живут в страхе – не приведи Бог, произойдет нечто такое, что заставит их все-таки признать неудобную правду.
Один из главных недостатков эгоистичных страстей заключается в том, что они практически не допускают разнообразия в жизни. Человека, который любит только себя, невозможно, это правда, обвинить в распущенности мыслей и дел, но он при этом обречен страдать от невыносимой неизменности предмета своей преданности. Тот, кто страдает от чувства греховности, на самом деле мучается особой формой любви к себе. В нашем обширном мироздании ему кажется чрезвычайно важным соблюдать личную добропорядочность. Думаю, серьезным упущением со стороны ряда традиционных религий стоит признать то обстоятельство, что они поощряют такое увлечение собой.
Счастливым я назову того человека, который живет объективно, который свободен в своих привязанностях, который обладает широтой интересов, который обретает счастье через эти интересы и привязанности и сознает, что они, в свою очередь, делают его предметом интересов и привязанностей многих других людей. Быть предметом привязанности – безусловно, залог счастья, но тот, кто требует любви, – вовсе не обязательно человек, которому любовь даруется. Рассуждая в целом, предметом любви становится тот, кто сам ее отдает. Но бесполезно даже пытаться отдавать любовь по расчету, словно ссужаешь деньги под проценты, ибо расчетливая привязанность фальшива и не воспринимается другим как искренняя.
Что же тогда делать несчастному человеку, если мы не хотим, чтобы он замыкался в себе? Пока он продолжает размышлять о причинах своих несчастий, этот человек остается эгоистичным и потому не может вырваться из порочного круга; если он хочет освободиться, ему нужны подлинные, а не мнимые, не имитируемые интересы, не чудо-таблетки, а реальное стремление вылечиться. Это, конечно, непросто, однако он и вправду способен сделать многое, если сумеет правильно диагностировать болезнь. Скажем, если он страдает от чувства греховности, осознаваемого или подсознательного, он должен сначала убедить свое сознание в том, что нет причин чувствовать себя грешником, а затем, используя способы, рассмотренные нами в предыдущих главах, внушить это рациональное убеждение подсознанию, занимаясь при этом какой-либо более или менее нейтральной деятельностью. Если он преуспеет в избавлении от ощущения греховности, не исключено, что упомянутые объективные интересы к жизни возникнут и проявятся сами собой.
Если проблема состоит в жалости к себе, с ней можно справиться таким же образом, предварительно убедив себя, что все не так уж плохо. Если всему виной страх, надо заняться упражнениями по развитию смелости. Мужество на войне с незапамятных времен признавалось несомненной добродетелью, и немалая часть обучения мальчиков и юношей отведена под воспитание характера, способного на такое мужество на поле боя. Но моральное и интеллектуальное мужество изучены гораздо меньше, хотя и тут, разумеется, существуют определенные техники. Признавайте каждый день перед собой одну болезненную истину; вы обнаружите, что это полезно ничуть не меньше каждодневной тренировки бойскаутов. Научитесь чувствовать, что жизнь по-прежнему стоит того, чтобы жить, даже если вы (что, конечно, не так) не превосходите неизмеримо всех своих друзей в добродетели и интеллекте. Упражнения такого рода на протяжении нескольких лет позволят научиться признавать реальность без колебаний и в значительной степени избавят от страха.
Какие же объективные интересы возникнут, когда мы преодолеем болезнь сосредоточенности на себе? Какие из них следует воспринимать как спонтанные проявления человеческой природы, а какие «прорастут» из внешних обстоятельств? Не нужно убеждать себя заранее: «Я буду счастлив, если увлекусь собиранием марок» и действительно заняться этим, ведь вполне может случиться так, что коллекционирование марок окажется для вас совершенно неинтересным. Только то, что вызывает подлинный интерес, может приносить пользу, но не подлежит сомнению, что подлинные объективные интересы возникнут только в том случае, если вы прекратите бесконечное погружение в себя.
Счастливая жизнь очень и очень во многом аналогична хорошей жизни. Профессиональные моралисты придают слишком много значения самоотрицанию. Сознательное самоотречение побуждает человека к погружению в себя и к настойчивым воспоминаниям о том, чем пришлось пожертвовать; как следствие, человек забывает о смысле жизни и, если угодно, о своем предназначении. Требуется не самоотречение, но перенаправление интереса вовне, которое спонтанно и естественным образом приведет к поступкам, каковые человек, поглощенный собой и собственной добродетелью, способен совершать только под влиянием последовательного самоотречения. Я писал эту книгу как гедонист, то есть как тот, кто считает счастье благом, но поступки, желательные с точки зрения гедониста, во многом те же самые, которые порекомендовал бы любой вменяемый моралист. Впрочем, моралистам свойственно (хотя и не всем, разумеется) выпячивать именно действия, а не состояние ума. Влияние же действий на исполнителей будет сильно различаться в зависимости от состояния ума исполнителей в конкретный момент времени. Если вы видите тонущего ребенка и спасаете его, поддавшись инстинктивному желанию помочь, вы же не станете от этого морально хуже. Если, с другой стороны, вы скажете себе: «Добродетельным положено помогать людям, поэтому я должен спасти этого ребенка», то после спасения вы окажетесь даже хуже, чем были раньше. Выводы относительно этого предельного случая применимы и ко многим другим, менее очевидным.
Существует еще одно различие, чуть более тонкое, между отношением к жизни, которое рекомендую я, и тем, которое свойственно моралистам. Например, традиционный моралист скажет, что любовь должна быть бескорыстной. В некотором смысле он прав: любовь действительно должна быть бескорыстной – до определенной степени, причем такой природы, чтобы счастье человека коренилось в успехе отношений. Если мужчина предлагает женщине выйти за него замуж, поскольку он искренне желает ей счастья (и одновременно думает, что женитьба открывает перед ним идеальную возможность самоотречения), думаю, крайне сомнительно, что дама получит удовольствие от такого предложения. Разумеется, мы желаем счастья всем, кого любим, но не в качестве альтернативы нашему собственному счастью. Фактически противопоставление себя миру, подразумеваемое доктриной самоотречения, исчезает, едва формируется неподдельный интерес к людям или вещам вне нас самих. Благодаря таким интересам человек начинает ощущать себя частью потока жизни, а не некоей отдельной сущностью наподобие бильярдного шара, который взаимодействует с прочими шарами только в момент столкновения. Все несчастья проистекают из разобщенности или из отсутствия единства; разобщенность внутри себя возникает вследствие отсутствия координации между сознанием и бессознательным; также налицо разобщенность индивида и общества, которая объясняется недостатком объективных интересов и привязанностей. Счастливый – тот человек, кто не страдает от отсутствия единства, чья личность не разделена на несколько и не противостоит миру. Такой человек ощущает себя гражданином вселенной, свободно наслаждается зрелищами, которые предлагает
