Анатолии, Ближнего Востока и Магриба; являлись важными посредниками в торговле между городскими центрами, портами и внутренними районами. В таких городах, как Дамаск и Алеппо (где число еврейских купцов сократилось в конце XIX века), на их долю приходилось более половины всей торговли. В Анатолии они выиграли от начатой в 1908 году национальной экономической политики. Другие конфессии также укрепили свои позиции. Греки, армяне и в меньшей степени евреи выступали в качестве посредников в европейской торговле благодаря иностранной защите, обретенной с помощью сертификатов – бератов (berat). Они совершенствовали знание иностранных языков, получали привилегированный доступ к крупным торговым компаниям и играли все большую роль в промышленности, ремеслах и торговле: армянские предприниматели развивали шелковые фабрики в Бурсе; в Стамбуле еврейские купцы использовали преимущества, гарантированные государственными инвестициями.
Возьмем, к примеру, семью Дадиан, на протяжении трех поколений и при трех султанах они способствовали процессу индустриализации, начатому в столице и ее регионе. Хаджи Аракел Дадиан, поднявшийся с низов гений механизации, в 1790-х годах модернизировал пороховые мельницы в Бакыркёе; в 1820-х годах его сын Оханнес взял на себя управление бумажной фабрикой в Бейкозе; в 1840-х годах он руководил установкой новых прядильных фабрик, выбирал сырье для использования и ездил в Европу для изучения новых производственных процессов; его племянник Богос присоединился к нему в составлении заказанной Портой промышленной программы; ему помогали несколько доверенных лиц, отвечавших за управление новыми предприятиями в Измите и подбор инженеров для багдадских фабрик [351].
На протяжении всего XIX века эти новые лица заменяли европейских купцов, торговые дома которых исчезали один за другим: в 1911 году только 3 % из 1000 купцов, зарегистрированных в Стамбуле, носили явно французские, немецкие или британские имена, большинство были купцами-немусульманами; из 284 промышленных компаний с пятью и более работниками 50 % принадлежали грекам, 20 % – армянам, 15 % – мусульманам, 5 % – евреям и 10 % – иностранцам. Армяне, а также евреи и греки находились среди галатских банкиров, финансировавшх плавающий долг государства до середины XIX века. Они имели ценные связи в кругах высокопоставленных лиц, левантийских предпринимателей, представителей торговых домов, новых банков (Банк Египта в Александрии открылся в 1855 году, Англо-египетский банк Александрии – в 1864 году) и филиалов европейских банков (Barclays, Crédit Lyonnais, Comptoir d’Escompte, Deutsche Bank, Banco di Roma), от которых получали необходимый для покрытия выданных кредитов капитал. Они сами открывали филиалы за рубежом, в 1860-х годах в Манчестере было зарегистрировано около тридцати армян. После геноцида 1915 года доля греков увеличилась: в 1919 году 73 % стамбульских фабрик принадлежали грекам, а 85 % их работников были немусульманами [352].
Вершину социальной иерархии занимали придворные и богатейшие семьи. Появились новые профессии: юристы, журналисты, банкиры, инженеры, техники и преподаватели университетов. Они образовали отдельные категории (в соответствующих областях деятельности), однако оставались связанными с прежними профессиями посредством браков или благодаря вмешательству государственного сектора во все виды деятельности. Был поднят вопрос, следует ли характеризовать эти группы как буржуазию, и если да – в соответствии с какими критериями. Как и в других обществах XIX века, в Японии, Англии, а также в России и Франции они опирались на сохранившиеся формы старого режима и культивировали свое отличие от низших классов через потребление и стремление к социальному признанию. Армия, бюрократия и в меньшей степени духовенство увеличивали потребность в людских ресурсах и поддерживали свой престиж. Социальная и профессиональная мобильность придавала динамику городским обществам, из поколения в поколение все члены семьи занимались одним делом: торговлей или бизнесом, искусством или литературой. Элита отличалась политической активностью, государственный служащий мог быть также писателем, владеть акциями в каком-то бизнесе, развивать ферму или инвестировать в благотворительную организацию.
Семьи: реалии и модели
Размер домохозяйств варьировался по всей империи: от больших (около 7,5 человека в Алеппо, 6–7 в понтийских регионах, 5–6 в сельской Анатолии) до маленьких (4,5 на берегах Дуная, 3,6 в Стамбуле). Семейная ячейка (то есть люди, разделяющие общее пространство, в частности кухню) и жилище (дом, здание и т. д.) представляли собой два несовпадающих понятия, часто несколько семей жили под одной крышей или в одном здании, так обстояло дело в Стамбуле, Бейруте или Каире. На Балканах, как и на Ближнем Востоке нуклеарные семьи были многочисленны; в сельской Анатолии они составляли 50–60 % всех семей. В Стамбуле господствовала нуклеарная семья, а самые богатые семьи имели большое количество детей [353]. В Алеппо и Дамаске некоторые семьи собирали вокруг себя родственников и соседей, образуя «квазисемьи» (К. Майер-Джауэн) [354]. В Яффо и Хайфе семьи, не имевшие родственных связей, жили под одной крышей или на одной улочке: положительный эффект масштаба в управлении ресурсами способствовал укреплению соседской солидарности в случае притока новоприбывших, потрясений городского роста и межобщинных конфликтов [355].
Конфессиональная принадлежность не создавала фундаментальной разницы в вопросах супружества: в Алеппо евреи, христиане и мусульмане жили в похожих по устройству семьях. Исключение составляли полигамия (запрещенная в первых двух случаях) и наложничество (принятое только в исламе и только с женщинами-рабынями и встречавшееся во многих конфессиях, например у евреев и коптов). Полигамия была менее распространена, чем предполагает ориенталистский топос, в том числе и в арабских частях империи, она была вторична в Наблусе (16 %), не превышала 10 % в египетской дельте и 2 % в Стамбуле. Для многоженства был необходим достаточный доход. Его практиковали только крупные землевладельцы и семьи улемов или бюрократической элиты. Практика брака была обусловлена демографией империи. Смертность была высокой, количество разводов – незначительным, возраст вступления в брак – более или менее поздним: от 14 до 18 лет для женщин, около 20 лет для мужчин; в некоторых городах он превышал 20 лет для женщин и приближался к 30 годам для мужчин, выступая в качестве регулятора рождаемости. Ранние браки сократились повсеместно, особенно на городских окраинах. В Стамбуле они встречались редко.
Тема отношений в паре стала повторяющейся в театре и литературе – начиная с первой пьесы, вдохновленной Западом (Şair evlenmesi, «Женитьба поэта», 1860), в которой Ибрагим Шинаси (ум. 1871) дискредитирует практику браков по расчету, до произведений интеллектуалов арабского культурного ренессанса (Нахда) и молодых турецких эссеистов, решительно осуждающих многоженство, как и практику отречения, а также романов хамидийского периода, высмеивавших непостоянных щеголей alafranca [356]. Между традицией и современностью отсутствовало противопоставление: защита детородной функции брака, пропаганда супружеского целомудрия и сохранение чести семьи любой ценой выдвигались писателями адаба и идеологами национального единства. Обуржуазивание квартирной жизни, общение в салонах, участие семей в воспитании детей, распространение ценностей любви в конгрегационных школах и внутри семей – все это усиливало связь между осуждением деспотизма и критикой патриархального порядка. Действительно, этим концепциям семейной и общественной жизни отдавалось предпочтение в
