Ознакомительная версия.
…Упрекают нас, работавших с ним, что не уберегли, что заставляли играть спектакли в тяжелом предынфарктном состоянии. Оправдываться трудно, хотя я иногда думаю: способен ли кто-нибудь руками удержать взлетающий самолет, даже если знаешь, что после взлета он может разбиться? Высоцкий жил самосжигаясь. Его несло. Я не знаю, какая это сила, как она называется: судьба, предопределение, миссия? И он – убеждена! – знал о своем конце, знал, что сердце когда-нибудь не выдержит этой нечеловеческой нагрузки и бешеного ритма. Но остановиться не мог…
От него неизменно веяло силой и здоровьем. Помню, на одном концерте он объявил название песни: «Мои похороны» – и в зале раздался смех. После этого он запел: «Сон мне снился…»
На гастролях в Югославии мы посмотрели фильм Бергмана «Вечер шутов». Там есть сцена, где актер очень натурально играет смерть. После фильма мы шли пешком в гостиницу, обмениваясь впечатлениями, и я заметила, что актеру опасно играть в такие игры – это трясина, которая засасывает… Высоцкий со мной не согласился. А через какое-то время я прочитала в его стихотворении «Памяти Шукшина»:
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал…
Конечно, Высоцкий жил «по-над пропастью», как он сам пел. Конечно, мы это видели. Конечно, предчувствие близкого конца обжигало сердце.
После окончания гастролей в Польше, в начале июня 1980 года, мы сидели на прощальном банкете за огромным, длинным столом. Напротив меня сидели Володя и Даниэль Ольбрыхский с женой. Володя обычно быстро съедал все, что у него было на тарелке, а потом ненасытно и жадно рассказывал. Тогда он рассказывал о том, что они хотят сделать фильм про трех беглецов из немецкого концлагеря. Эти трое – русский, которого должен был играть Володя, поляк (Ольбрыхский) и француз (по-моему, Володя говорил, что договорился с Депардье). И что им, актерам, нравятся сценарий и идея, но они не могут найти режиссера. Все режиссеры, которым они предлагали сценарий, почему-то отказывались, ссылаясь на несовершенство драматургии. Вдруг посередине этого рассказа Володя посмотрел на часы, вскочил и, ни с кем не прощаясь, помчался к двери. Он опаздывал на самолет в Париж. За ним вскочил удивленный Ольбрыхский и, извиняясь за него и за себя, скороговоркой мне: «Я сегодня играю роль шофера Высоцкого, простите…» В это время председательствующий Ломницкий, заметив убегающего Высоцкого, крикнул на весь зал: «Нас покидает Высоцкий, поприветствуем его!» И вдруг совершенно интуитивно от «нас покидает» меня охватила дрожь, открылась какая-то бездна, и, чтобы снять это напряжение, я прибавила в тон ему: «Нас покидает Ольбрыхский, поприветствуем его!»
В последние годы я видела Высоцкого или вялым, отсутствующим, или, наоборот, слишком быстрым, когда, например, за одну репетицию в нашем совместном проекте «Крик» он быстро-быстро развел первый акт. Всё бегом. Я тогда не догадывалась о его второй болезни, пока он мне однажды на репетиции «Крика» не поведал об этом.
И в последний год в Париже он мечтал вылечиться от этой «пагубной страсти». Лег там в больницу, сбежал, прилетел к нам в Варшаву, чтобы сыграть «Гамлета», и опять уехал в Париж, чтобы продолжить лечение. Но у него к этому времени закончилась виза, ему на этот раз ее не продлили, и он прилетел в Москву 11 июня. Опять начались бесконечные концерты для зарабатывания денег на это дорогое пристрастие. Получался такой замкнутый круг, из которого он не мог выскочить. Его «несло». Один раз мы в это время встретились на репетиции «Крика», он был излишне возбужден, вдруг я увидела, как кровь прилила к его голове – он как бы потерял интерес ко всему происходящему, забыл, о чем мы в это время говорили, ушел за кулисы, я видела, как он сам себе сделал укол, через какое-то время вернулся бледный и как ни в чем не бывало продолжал репетировать.
23 июля во Франции умерла Одиль Вержуа – сестра Марины, и Володя хотел улететь на ее похороны в Париж, но у него еще не была готова виза. Он купил билет в Париж на 29 июля… Не успел.
В августе 1980 года в доме творчества «Репино» мы с друзьями сидели, и каждый рассказывал, в какой момент он услышал весть о смерти Володи. Мне врезался в память рассказ Ильи Авербаха: «Мы жили в это время на Валдае. Однажды вечером я вяло пролистывал сценарий, который мне перед отъездом сунул Высоцкий, читал этот сценарий и раздражался на то, что сытые, обеспеченные люди предлагают мне снять картину о гибнущих от голода… Я читал и ругал их захламленные красной мебелью квартиры (хотя сам живу в такой), их „мерседесы“, их бесконечные поездки через границу туда и обратно. И во время моего сердитого монолога я услышал по зарубежному радио сообщение о смерти Высоцкого. После шока, после всех разговоров об ожидаемой неожиданности этого конца я уже перед сном опять взял сценарий и стал его заново перечитывать. Мне там нравилось все. И я подумал, какой мог бы быть прекрасный фильм с этими уникальными актерами и как Высоцкий был бы идеально точен в этой роли…»
Подобный «перевертыш» в сознании и оценке я наблюдала очень часто и у себя, и у других.
Может показаться, что мы и оценили его только после смерти, но это не так. Масштаб его личности и ее уникальность ощущал каждый в нашем театре, пусть по-своему. Но мы начинали вровень и жили вровень. И у нас никогда не было иерархии.
Когда сейчас читаешь переписку Карамзиных или Вяземских 1837 года, поражаешься, как они могли злословить по адресу своего друга, – ведь это Пушкин! Как могли отказать в долге – Пушкин просил у Вяземского и у Нащокина денег взаймы, чтобы уехать от кошмара петербургской жизни в Михайловское, и те, имея деньги, отказали. Ведь эти деньги могли бы, может быть, спасти Пушкина от гибели! Но, видимо, у каждого своя судьба.
В 1977 году на гастролях в Марселе Володя загулял, запил, пропал. Искали его всю ночь по городу, на рассвете нашли. Прилетела из Парижа Марина. Она одна имела власть над ним. Он спал под снотворным в своем номере до вечернего «Гамлета», а мы репетировали новый вариант спектакля на случай, если Высоцкий во время спектакля не сможет выйти на сцену, если случится непоправимое. Спектакль начался. Так гениально Володя не играл эту роль никогда – ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», а – по тонкому лучу через пропасть. Он был бледен как полотно. Роль, помимо всего прочего, требовала еще и огромных физических затрат. В интервалах между своими сценами он прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала все это.
Володя тогда мог умереть каждую секунду. Это знали мы. Это знала его жена. Это знал он сам – и выходил на сцену. И мы не знали, чем и когда кончится спектакль. Тогда он, слава богу, кончился благополучно.
Можно было бы заменить этот спектакль? Отменить его вовсе? Можно. Не играть его в июне 1980-го в Польше? Не играть 13 и 18 июля – перед самой смертью? Можно. Но мы были бы другие. А Высоцкий не был бы Высоцким.
Прошел срок – довольно большой – после его смерти. Я его теперь чаще вспоминаю, чем раньше. Он до сих пор мне дарит своих друзей, о существовании которых я даже не подозревала. По-другому я смотрю фильмы с его участием, по-другому слушаю его песни…
В своей книге «Высоцкий, каким помню и люблю» я вспоминала, как Володя пришел в Театр на Таганке, как медленно, но неуклонно – от роли к роли – он рос, как мы репетировали «Гамлета» – долго и мучительно, и как менялся его Гамлет почти за десять лет существования спектакля…
Хочу привести свои дневниковые записи, связанные с Высоцким, которые, может быть, передадут ощущение сиюминутности происходящего.
1974 год
19 марта
«Гамлет». Прошел ужасно. Я не люблю, когда Высоцкий в таком удачливом состоянии, – трагедии не получается…
21 марта
…Худсовет по поводу юбилея театра 23 апреля… Высоцкий забежал на минуту, покрутился, поздоровался, перекинулся словами и убежал… Вечером – «Антимиры». Володя читал потрясающе!
18 апреля
…«Гамлет» прошел отвратительно. Много накладок. Занавес еле-еле ползал и вдобавок перекосился. Мы боялись, что он опять рухнет. Ритмы были сбиты, особенно в «Быть или не быть», Володя нервничал, жал, играл «с позиции силы» – то, что я больше всего в нем не люблю, – агрессивность. Все играли как в вату. Публика кричала «браво»…
23 апреля
Юбилей театра. 10 лет. 12 часов – в фойе зажгли свечи. Мы – основоположники – «кирпичи», как нас окрестили, – 10 человек (Славина, Кузнецова, Комаровская, Полицеймако, Петров, Колокольников, Возиян, Хмельницкий, Васильев и я) – с этими свечами прошли мимо вывешенных внизу всех наших афиш и поднялись в верхний буфет. Там выпили шампанского. Мне всегда почему-то стыдно немного этих ритуальных действий. Потом стали приходить гости и поздравлять. Вознесенский принес в подарок щенка, большого, розового, с голубыми глазами, с красным лаковым ошейником. Сказал, что это волкодав и что он будет охранять театр. С общего согласия отдали этого щенка мне, и я помчалась с ним домой… Вечером – «Добрый». Цветы, «ура», «браво»… Огромный банкет, человек на триста. Длинные столы в верхнем фойе ВТО. Я за столом с вахтанговцами – Яковлевым, Максаковой, Ульяновым, Парфаньяк. В зале – концерт-капустник. Веня, как всегда, постарался. Жаль, что меня не взяли… Высоцкий сочинил длинные стихи. Прекрасно! Фильм о нашем «Гамлете». К сожалению, мои неудачные куски. Фильм о гастролях в Алма-Ате. Разошлись поздно.
Ознакомительная версия.
