Ознакомительная версия.
Людмила Васильевна высоко ценила поэзию Марины Цветаевой и в последние годы работала над пьесой о судьбе и творчестве талантливой поэтессы.
Как и Марина Цветаева, Целиковская считала, что людей нельзя и невозможно разделять исходя из политической сиюминутной конъюнктуры, «развесть межой» на белых и красных, виновных и безвинных. Она вместе с любимой поэтессой исповедовала высшие принципы гуманизма.
Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле – Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
– Мама!
И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева – и в чрево:
– Мама!
Все рядком лежат —
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белым стал:
Смерть побелила.
– Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!
Аль у красных пропадал? – Ря-азань.
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
– Мама!
Без воли – без гнева —
Протяжно – упрямо —
До самого неба:
– Мама!
В 1988 году в нашей стране впервые была создана гильдия актеров, снимающихся в кино, и год спустя в Калинине, нынешней Твери, прошел I всесоюзный кинофестиваль актеров «Созвездие-89». Целиковскую избрали в жюри фестиваля.
Частенько члены жюри, как повелось издавна, и не только в нашей стране, решают поставленные перед ними творческие задачи не на просмотрах фильмов, а в кулуарах, где сговариваются с коллегами того или иного знакомого, усиленно пробивающегося на призовое место.
Людмила Васильевна со свойственным ей азартом взялась честно исполнять судейские обязанности. Она разработала четкую систему работы жюри и постаралась, чтобы никакая информация об оценке того или иного фильма не просачивалась раньше времени в околокиношные кулуары. Это в какой-то мере помогало избежать давления на членов жюри со стороны их друзей.
«Тайно и честно», – делает Целиковская запись в своем блокноте, посвященном кинофестивалю. Она стремится оценивать конкурсные фильмы «за высокое художественное выражение тревог и боли нашей жизни, за трагическое повествование, предъявившее счет нашей совести». Она скрупулезно заносит в свой блокнот мнение каждого члена жюри о том или ином фильме. И, что любопытно, Целиковская, в отличие от других пожилых людей своего времени, не брюзжит из-за упадка современного кино, а пытается понять новое, пусть и далекое еще от совершенства киноискусство. Так, например, фильм «Маленькая Вера» большинство престарелых членов жюри восприняли резко отрицательно, называя его «прошлым американского кино», игру актеров – «современным кривлянием», возмущаясь «бездуховной эротикой». Целиковская же, просмотрев «Маленькую Веру», задумывается о другом. Ее удивляет, что «к себе большинство кинозрителей фильм не относят». Она ищет в нем светлое начало и находит его в Вере и ее муже.
Целиковская набрасывает для себя план, исходя из которого следует оценивать творческую работу актера. Получился некий актерский катехизис.
«1. Одержимость актера задачей. Я имею в виду актерскую задачу образа, выполненную до дна.
2. Артист должен слышать дыхание зала. Вернее, дыхание жизни, ее прогрессивное новое движение к добру и благу. Артист – как камертон современной жизни, лучших надежд и чаяний человека.
3. Желание утолить голод по правде, которой мы были лишены много лет. Чья-то мысль: рабство принижает человека до любви к нему. Да, мы долгие годы жили в каком-то рабском гипнозе. Но государство погибает тогда, когда перестает отличать плохих людей от хороших. Без духовного очищения в кино мы не обойдемся. К этому призывает совесть.
4. Актер затрагивает ум и сердце зрителей на примере своей судьбы, своего поля. Как сказал Питер Брук, у каждого человека должно быть собственное поле, где от тебя что-то зависит и которое ты обрабатываешь.
5. Никогда не оставаться глухими. Эталон нравственности – Альберт Швейцер.
Мы зависим от сценария, от текста, от режиссера, оператора, монтажера и, наконец, осветителя. Единственное – интерпретировать как-то образ, где-то подавить своей личностью режиссера. Ведь актеры – живые люди, гонцы своего времени. Пастернак: «Мы смеемся и плачем…»
6. Мы испытываем сейчас дефицит морали, личной ответственности, личной вины за прожитое. Мы ко всему притерпелись – к несправедливости начальства, к грубости продавцов, к обману и лжи. Какие мы? Чего мы стоим, люди конца восьмидесятых годов XX века?
Теперь слово за молодыми писателями, художниками, артистами. Творите! Ваше время настало!»
Целиковскую не удовлетворил кинофестиваль. Нет, ей понравилась профессиональная игра многих актеров. Но она думает не об их творческом мастерстве, а о новой жизни, понять смысл которой никто не хочет или не может.
«Сегодня прямые намеки на того или иного правителя не работают ввиду прямого и откровенного разговора о них на страницах печати. Сегодня требуется философское осмысление и происходящего с нами долгие годы, и его истоков. Но, к сожалению, именно этого глубокого проникновения в недра человеческой души и не хватало в большей части просмотренных нами фильмов».
На фестивале «Созвездие-89» жюри впервые работало без предварительного сговора, без диктатов и советов «сильных мира сего». Была предпринята попытка поддержать актеров, защитить их от деспотизма режиссеров.
Целиковская впервые оказалась в киношном жюри, и ей доставляли большую радость ежедневное творческое общение с коллегами, беспристрастность их суждений. Но, несмотря на это, чем-то грустным веяло от фестиваля, походившего не на смотр высокой культуры, а на очередное рекламное мероприятие.
«Выступления многих актеров и перед своими фильмами, и с так называемыми творческими встречами оставляли желать много лучшего. Иногда становилось просто стыдно за уважаемого артиста в возрасте, который несет со сцены чушь несусветную».
Но особенно грустным для Целиковской стал заключительный день фестиваля, когда главный приз неожиданно вручили актеру, которого на обсуждениях поддержал только один член жюри. Да и весь вечер этого дня более походил на чествование председателя гильдии актеров. Но Людмила Васильевна решила не выносить сор из избы, чтобы не губить зачатки хорошего дела, и выступила с критикой лишь на оргбюро актерской гильдии. Больше ее в жюри фестивалей не приглашали.
«История может осудить или забыть. История может прославить или простить. Сколько серых фильмов, конъюнктурных и фальшивых, шествовало по нашим экранам! Самое страшное, что многие из них были сделаны искренними художниками. Их хвалили, их смотрели, им давали награды. Искусство – место не огороженное, всяк в него лезет. Оглянешься назад – ах! Страшно становится, сколько лжи и фальши сходило с экрана и со сцены наших театров. Я прожила жизнь вместе с этими фильмами, с этими людьми».
Рассказывает Александр Алабян
Эпиграфом к этой главе я мог бы привести любимое высказывание мамы – цитату из Ф. Кафки, которая могла бы служить эпиграфом ко всей книге о маме:
«Стой под дождем, пусть пронизывают тебя его стальные стрелы. Стой, несмотря ни на что. Жди солнца. Оно зальет тебя сразу и беспредельно».
Мама пела по утрам. В наш тяжелый век трудно себе представить человека, который вставал по утрам и напевал, просто потому что было хорошее настроение!
«Мне постоянно было легко и радостно жить. Трудности, проблемы, горести как-то пролетали, ранки мгновенно затягивались. Помните у Арсения Тарковского: «Мир промыт, как стекло. Только этого мало». Так вот мой мир был впрямь промыт, как стекло, и мне этого было вполне достаточно. Я всегда слыла неисправимой оптимисткой, и не напрасно мама, бывало, говорила знакомым: «Ой, с Люськой так легко жить, она встает утром и поет, как птичка».
Природы праздный соглядатый,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.
Вот понеслась и зачертила,—
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла.
И снова то же дерзновенье
И та же темная струя,—
Не таково ли вдохновенье
И человеческого Я!
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть.
Можно бесконечно рассуждать, как все вокруг плохо: мало ролей, не хватает денег, течет кран на кухне, у внука не ладится с учебой, сын стукнул машину и нужно ее ремонтировать, обстановка в стране не радует и т. д. и т. п. Что греха таить, все мы в той или иной степени страдаем этаким «жалобным» синдромом. Это, видимо, характерная черта русского народа – все время жаловаться и спрашивать: «что делать?» и «кто виноват?». Причем эта черта характера может иногда довести человека до полного самоуничижения. Теряется смысл жизни, человек не ощущает радостей жизни, ему неинтересно и бессмысленно становится жить. Это самый настоящий порок нашего общества. По себе знаю, что нельзя позволить затянуть себя в этот омут и нужно бороться самому с собой, не ожидая помощи извне.
Ознакомительная версия.
