Фрэнк Макгиннесс
Тот, кто присмотрит за мной
Someone Who’ll Watch Over Me by Frank McGuinness (1992)
Перевод с английского Павла Шишина
Действующие лица:
Майкл
Адам
Эдвард
Место действия: Тюремная камера
Время действия: Наши дни
В темноте слышен голос Адама, который тихонько напевает песню «Someone to Watch Over Me». Медленно зажигается свет, и голос становится чуть громче.
Адам перестаёт петь. В тусклом свете различим только его силуэт.
Полный свет. Элла Фицджеральд поёт песню «Someone to Watch Over Me».
В тюремной камере Эдвард и Адам. Оба прикованы порознь цепями к стене: Эдвард — в центре, Адам — справа. Цепи достаточной длины, чтобы не сковывать движений во время тренировки.
На Эдварде свободная синяя футболка и белые футбольные трусы. На Адаме чёрная футболка и серые трусы. Оба тренируются молча. Адам тренируется основательно, Эдвард выполняет упражнения с неохотой.
Эдвард. Это была песня Эллы Фицджеральд, «Тот, кто присмотрит за мной».
Адам. Что?
Эдвард. Моя восьмая и последняя песня на «Необитаемом острове». А также мой окончательный выбор песни. Старая добрая Элла. У вас в Америке слушают «Необитаемый остров»?
Адам. Нет. Что это?
Эдвард. Ты называешь восемь песен и из восьми самую любимую. Потом выбираешь предмет роскоши. Потом книгу, кроме Библии и Шекспира. Они уже есть на необитаемом острове. Я взял книгу «Домашнее приготовление пива», а из предметов роскоши — набор пивовара. И Эллу Фицджеральд, которая будет для меня петь. Я был бы счастлив на необитаемом острове. Мне много не надо. У меня лёгкий характер.
Пауза.
Господи, скучно, скучно, охренеть как скучно. А в Челтнеме они несутся вверх по холму, и Крылатая Заря слабеет, она слабеет, великая ирландская кобыла не осилит уникальный дублет Челтнемского стипль-чеза и «Золотого кубка», она устала, она перескакивает барьер и в воздухе набирается сил, она выматывает соперников, обходит одного, обходит другого, третьего, и вот уже виден финишный столб, она смогла, она выиграла. Для Ирландии, Зоренька, могучая девочка. Она выиграла «Золотой кубок».
Пауза.
Господи, как жалко, что у меня не было денег на неё поставить. Зоренька. Я рассказывал тебе про Крылатую Зарю?
Адам. Это твоя любимая лошадь. Она участвовала в двух самых важных скачках и выиграла обе. Она была изумительна. Ты любил её и готов был на ней жениться, но у вас ничего бы не вышло. Она лошадь, а ты человек. Кроме того, она протестантка, а ты католик, и ты уже был женат. Ты рассказывал мне про Крылатую Зарю.
Эдвард. Язвительный янки. Она был героем, эта лошадь.
Адам. «Селтик» из Глазго тоже были, когда выиграли Кубок европейских чемпионов, но о них я тоже не хочу слышать.
Пауза. Адам усердно тренируется.
Сколько отжиманий ты сделал?
Эдвард. Не считал.
Адам. Сколько?
Эдвард. Двадцать.
Адам. Неправда.
Эдвард. Пятнадцать.
Адам. Неправда.
Эдвард. Двенадцать.
Адам. Одиннадцать. На одно больше, чем вчера.
Эдвард. Да.
Адам. Давай, Эдвард, надо двигаться. Нам надо привести тебя в форму. Ты сам знаешь и сам согласился. Устроим соревнования, когда будешь в форме.
Эдвард. Плевать мне и на соревнования, и на форму.
Пауза.
Адам. Да, да, понимаю, о чём ты. Кого я хочу одурачить? Кого, чёрт возьми, я хочу одурачить? Себя. Вот кого. Нет, никаких размышлений. Никаких самообвинений. Иначе я не выдержу. А я выдержу.
Пауза.
Эдвард. Скучно, скучно, Господи, скучно.
Пауза.
А я возьму и буду думать.
Адам. Я не стану думать.
Эдвард. А я возьму и буду себя ругать.
Адам. Не надо.
Эдвард. Пытаюсь представить, где бы я был, если б не приехал сюда.
Адам. И где б ты был, если б не приехал сюда?
Эдвард. Сидел бы дома и думал, каково было бы оказаться здесь.
Адам. Да.
Эдвард смеётся.
Эдвард. «Есть люди, которым не сидится дома, и наш Эдди, вот он из таких». Мой отец так говорил, и был прав, был прав. Не раз и не два. Он должен стать большим человеком, этот парень, не знать никогда усталости, не знать никогда покоя. И где он очутился теперь? Далеко за морем. Не в Амэрике и даже не в Австралии, а в землях сраного Ливана. Господи, до того, как приехать, я его даже на карте бы не нашёл. Променять одну дыру дома на другую дыру здесь — Боже мой, посмотри вокруг. Грязь. Прикован к стене цепью. Без женщин. Кормят, как свиней. Знать не знаешь, день сейчас или ночь. Знать не знаешь, кто из родных твоих жив, кто умер. Даже в сортир сходить — кто-то из них прицепит к себе наручниками и смотрит, как работает твой собственный кишечник. Жара, пыль, вонь. Гнусная дыра. Но я скажу одно. Лучше быть здесь, чем в Страбане.
Адам. А что там в Страбане?
Эдвард. Если захочешь убедиться, что Бога нет, поезжай в Страбан. Сущий ад, вот он, милый Страбан. Там не так страшно, как в Оме. Ома, Ома, Господи, убереги всех нас от Омы. В Оме есть собор и больница. Больница больше похожа на собор, напоминает Шартр. Как-то раз я трахался с одной женщиной в Оме. Утром на трезвую голову я взглянул на неё и подумал, что это мужик.
Адам. Ты был женат, когда трахался с ней?
Эдвард. Не помню. Почему ты спросил?
Адам. Поддерживаю разговор.
Эдвард. Осуждаешь.
Адам. Не осуждаю.
Эдвард. Нет, послушай. Ты даёшь мне молоть всякую чушь, запоминаешь, потом оцениваешь. Вот уже два месяца оцениваешь; как по-твоему, что я за человек? Какое, скажем, у меня было детство?
Адам. Очень счастливое, мне кажется. Ты не упоминаешь о матери. Это странно. Ещё одно странно. Ты редко говоришь про своих детей.
Эдвард. Редко.
Адам. Почему?
Пауза.
Даже через два месяца не хочешь сказать?
Эдвард. Я их не знаю. Работать так без продыха, рисковать так головой — это про меня. Весь в отца, да и только. Я не знал его слишком долго. Вот и их не знаю. А теперь не узнаю никогда. Потому что мы здесь надолго. Они станут уже взрослыми, когда я увижу их снова. Если ещё увижу.
Адам. Ты ирландец. Из нейтральной страны. Тебя отпустят.
Эдвард. А я что, так не думал? Я что, не размахивал зелёным паспортом у них перед носом, не кричал: «Ирландия, Ирландия»? Мне всё равно сунули в жопу автомат и приволокли сюда. Зелёный паспорт, нейтральная страна? Им-то какое дело? Не пори ерунды, Адам. Мы выйдем отсюда стариками. Застряли мы здесь.
Пауза.
Застряли мы здесь.
Адам снова начинает тренироваться.
Бога ради, угомонишься ты наконец? Вы, американцы, можете хоть чуть-чуть постоять спокойно?
Адам. Ты бы хотел, чтоб я был арабом?
Эдвард. Я не настолько обожаю арабов. Ветер задувает им песок под юбки, а чесаться им не позволено. Из-за этого зуда они и становятся такими. Нервными.
Адам. Ты и сам сегодня немного нервный.
Эдвард. А ты никогда не злишься?
Адам. Когда злюсь, на тебе не срываюсь.
Эдвард. А стоило бы. Мне б тогда нашлось против чего воевать.
Адам. Ненавижу воевать.
Эдвард. Ненавидишь, правда? Я думал, война — это наша работа, для каждого по-своему. Я о ней пишу, ты — а что ты делаешь на войне? Когда мы освещали заваруху на Севере, кого мы терпеть не могли, так это итальянцев. Я помню почему. Больше всего им нравилось фотографировать детей. Детей в слезах, детей, разорванных на куски, желательно, мёртвых детей.
Адам. Мёртвые дети меня не интересуют. Я не фотограф.
Эдвард. Да, ты… кто? Тот, кто выставляет войну делом приятным, праведным и научным. Стоишь себе в стороне, изучаешь, как война влияет на невинные молодые мозги. Как это мило, доктор. Свихнувшиеся молодые мозги. Тебе ведь надо, чтобы они свихнулись, да, доктор? Исследования, публикации, прибыль, как я и говорил. Заработать денег. Совсем как я, Адам. Такая работа. Деловой подход, Адам. Очень прибыльный. Очень американский.
