Теннесси Уильямс - Предупреждение малым кораблям [другой перевод]

Вайлет. Эй, Стив… Билл, ты здесь? (Замечает Леону и делает шаг назад.)

Леона. Да брось ты, Вайлет. Давай сюда, присаживайся, пропустим на ночь по стаканчику, втроем. Все готово. Годовщина смерти моего братика уже все, прошла.

Вайлет. Почему меня все так не любят? (Садится за стол: стаканы наполнены. Вайлет вплотную пододвигает свой стул к стулу Монка. Минуту спустя нарочно роняет под стол картонный пакетик с бумажными спичками, наклоняется и поднимает его, одна рука ее так и остается под столом.)

Леона. Наговариваешь на себя. Польстить себе хочешь.

Вайлет. У меня и в мыслях не было отбивать у тебя Билла.

Леона. Да не мучайся ты, не бери в голову. Мы как муж и жена жили, а тебе этого не понять, не дано, не доросла еще. А напоследок я хочу дать тебе один совет. По-моему, тебе надо обратиться к психиатру. Смотрю я на тебя и невольно сравниваю с… с…. с не совсем обычным растением…

Вайлет. Может быть, с цветком?

Леона. Нет, цветы мне на ум не приходили, скорее, водоросли, ну да, такие растения, они растут не на земле, а в воде. Ты вся такая… такая… ну, в общем, ты понимаешь, о чем я говорю, ведь правда?

Вайлет. Неприспособленная?

Леона. Да, пожалуй, можно так сказать. А ты отдаешь себе отчет в том, каким образом ты оказалась там наверху, над увеселительным заведением?

Вайлет. Каким образом?

Леона. Да: как, почему и когда?

Вайлет. Ну, я… (все три вопроса застали ее врасплох.)

Леона. Не торопись с ответом. Подумай хорошенько. Как, почему, когда?

Вайлет. Ну, я жила тогда… в Лос-Анджелесе, потом…

Леона. Точно в Лос-Анджелесе? Ты хоть это помнишь? Или у тебя в голове сплошной туман, без единого просвета?

Вайлет. Да, я жила…

Леона. Я же сказала: не торопись. Сосредоточься. По порядку можешь ответить?

Монк. Леона, отстань от нее, у Вайлет есть свои проблемы, мы все в курсе.

Леона. Ее проблемы психического характера, и я хочу, чтобы она их осознала прямо сейчас, во время нашего последнего разговора. Ну, так что, Вайлет? Прояснилось в голове? Ответь нам: когда ты переехала и почему проживаешь в этой самой комнате над увеселительным заведением? А чемодан оставляешь здесь?

Монк (прерывая ее). Она оттуда ушла, сегодня вечером. И чемодан забрала.

Леона. Точно — водоросль: корешки на дне, а сам стебель во власти водной стихии — туда-сюда.

Вайлет хнычет.

Чуть что — в слезы, опять же водичка. Заведу я ей одну мелодию, пусть под нее поплачет, а сама буду собираться в свой дом на колесах. Сяду я в него и рвану по Оулд-Спэниш-Трейл. (Встает из-за стола.)

Монк. Не ночью же, Леона. Проспись, пусть алкоголь выветрится. Куда ехать — сплошной туман.

Леона. Это ты так считаешь, а я так не считаю. Ничто меня здесь не удерживает. (Подходит к музыкальному автомату и нажимает на кнопку. Звучит скрипка.) …Как, когда и почему, а что в ответ? — Слезы. Ни на один вопрос ответить не может. Боюсь, она сама толком не помнит — откуда приехала, как здесь очутилась и куда ее потом занесет. Не желает задумываться ни о прошлом, ни о будущем, хоть ты тресни. Водянистая вся — а в голове туман. Вся надежда на руки с грязными ногтями: ухватится за что-нибудь и чувствует какую-то опору.

Направляется к столу, останавливается. Бар погружается в полумрак. Освещается только фигура Леоны.

…Ах, боже ты мой, опять за свое, опять рука под столом. (Смеется, с грустью в голосе.) Похоже, она не может ничего с собой поделать. И это печально, должна признаться. Как жаль, что опору в жизни под столом нашаривать приходится. И вот этого проходимца ублажать начала. А мы ведь с ним в трейлере не один месяц прожили. А мне-то что, черт с ними. Жаль, что этот мальчуган из А-й-о-вы не захотел попутешествовать со мной. Глазенки у него прямо как у моего покойного братика. Напугала я его, наверное. Подамся опять педиков развлекать, когда доберусь до Саузалино или Сан-Франциско. Подцеплю какого-нибудь в баре для «голубых», кому «мамочка» нужна. Чтоб кто-то рядом был, чтоб было с кем и посмеяться, и поплакать. Кто-нибудь да подвернется… Страшновато мне одной в домике на колесах, места ведь в нем на двоих…

Поворачивается и идет к столу. В баре включается свет.

Монк, ЭЙ, МОНК! Сколько с меня?

Монк. Нисколько, не будем об этом. Иди домой и проспись.

На лицах Монка и Вайлет — блаженство.

Леона. И не подумаю. А в долгу я оставаться не люблю. Двадцать как раз будет. (Кладет деньги на стол.)

Монк. Угу, конечно, не пропадай…

Леона. Передай Биллу, что его вещички будут у сторожа на стоянке и что если на халяву едой какой разживется, то пусть ее не позорит… на людях… Ладно… (Протягивает руку. Монк и Вайлет сидят с закрытыми глазами.) Ну, я ушла.

Вайлет. Пока, Леона.

Монк. Пока…

Леона. «Meglior solo», а, голубки вы мои? (Выходит из бара.)

Вайлет. Монк, ты меня слышишь?

Монк (угадывая ее мысли). О чемодане беспокоишься, он…

Вайлет. Дело не в чемодане, в нем ничего ценного нет, просто… мое… нижнее белье…

Монк. Что ты там задумала?

Вайлет. …Задумала?

Монк. Извини. Не хотел тебя обидеть. Все дело в лицензии: есть бары, где комнаты сдают, есть бары, где алкоголь подают, или еду и алкоголь. Но у меня лицензия только на…

Вайлет (прерывает его. В ее голосе и жестах такая отчаянная мольба, что не устоял бы человек даже с каменным сердцем). Прости, я… пошли наверх. А? Ты не против?

Монк задумчиво смотрит на нее, стараясь предугадать возможные последствия ее временного или постоянного проживания у него.

Ты что уставился на меня? Ненадолго, всего на одну ночь…

Монк. Так и быть, иди наверх и располагайся. Прими душ, пока я бар закрываю.

Вайлет. Ты блаженный, Монк, вроде меня. (Осторожно ступая, подходит к лестнице и поднимается на две ступеньки.) Монк!.. Я этих ступенек боюсь, крутые как на стремянке. Сниму-ка я туфли. Помоги туфли снять. (По интонации ясно, что она уже чувствует себя «как дома»… Подгибает одну ногу, затем другую. Монк снимает с нее туфли, и Вайлет поднимается наверх. Кричит сверху.) Дорогой, захвати с собой пивка.

Монк. Ладно, захвачу. Не забудь про душ. (Оставшись один, выходит на авансцену.) Пусть сначала воду включит, примет душ, только тогда и решу, как быть, никак не раньше. (Нюхает изношенную комнатную туфлю.) Грязная, изношенная, пропахла потом, запах такой кислый, и ведь все носит, аккуратно ставит на ночь, а с утра снова в них влезает, шатается в них туда-сюда, как неприкаянная, уже подошва протерлась, все равно носит, картонную прокладку засунет и носит, пока и она не износится, и все равно не выбрасывает, надевает и ходит, пока… уже никакой ремонт не нужен… (Произнося эти слова, гасит поочередно везде свет.) Эй, Вайлет, ради Христа, прими… (Не закончив фразы, презрительно смеется. Швыряет туфлю, грустно улыбается.) Боится растаять, как будто сахарная. Зря я ее оставил. Ладно, даже не притронусь к ней, даже близко не подойду, может быть, вообще внизу ночевать останусь. (Подходит к двери и распахивает ее. Доносится шум океана.) Каждую ночь открываю дверь на несколько минут, чтобы выветрился дым, запах алкоголя и человеческих тел. И слушаю океан. Знаете, что я вам скажу: ночью он шумит не так, как днем, когда на берегу народ толпится. Шум его доверительный. В нем скрыт сокровенный смысл, понятный лишь океану и мне. (Выключает голубую неоновую рекламу. За окнами бара становится темно. Запирает дверь.)

Сверху доносится шум воды. Монк медленно поворачивает голову.

А ведь это не дождик.

Уставший от суматошного вечера, возможно, чувствуя покалывание в сердце — он к нему привык, поднимается по ступенькам. Лестница освещается. Смотрит наверх, лицо его расплывается в кривой, но без горечи улыбке. Пока он поднимается, улыбка становится все мягче и мягче.

Занавес