Как он лгал ее мужу - Бернард Шоу

ЛЕНИНГРАД «ИСКУССТВО» ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ 1979

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ПЬЕС В ШЕСТИ ТОМАХ

Под общей редакцией А. А. Аникста, Н. Я. Дьяконовой, Ю. В. Ковалева, А. Г. Образцовой, А. С. Ромм, Б. А. Станчица, И. В. Ступникова

Том 3

© «Искусство», 1979 г.

Восемь часов вечера. В ее гостиной на Кромвел-роуд шторы спущены, лампы горят. Входит ее возлюбленный — красивый восемнадцатилетний юноша во фраке и плаще, с букетом цветов и цилиндром в руках. Дверь в углу гостиной; по правую руку от вошедшего — камин, у стены налево — рояль. На инкрустированном столике у камина лежат длинные белые перчатки, ручное зеркало, веер и белое пушистое облачко — нечто вроде воздушного шарфа, которым женщины закутывают голову. Налево, перед роялем, — широкий мягкий табурет. Гостиная меблирована в излюбленном с аут-кенсингтонском стиле: другими словами, она почти неотличима от витрины мебельного магазина и выставляет напоказ общественное положение и чековую книжку своих хозяев, в то же время лишая их элементарного комфорта.

Ее возлюбленный — повторим это еще раз — очень красивый юноша, двигающийся словно во сне, ступающий словно по воздуху. Он бережно кладет цветы на столик рядом с веером, снимает плащ и, так как на столике места уже нет, кладет его на рояль, ставит сверху цилиндр; подходит к камину, смотрит на часы, снова прячет их в карман; замечает вещи, которые лежат на столике; светлеет лицом, словно перед ним открываются небеса; снова подходит к столику и обеими руками берет «облачко», зарывается лицом в этот мягкий комок и целует его, целует одну за другой обе перчатки, целует веер, испуская долгий, блаженный вздох; садится на табурет и закрывает глаза руками, чтобы хоть на мгновение оторваться от действительности и помечтать; отнимает руки от лица и с улыбкой покачивает головой, укоряя себя за такое безумство; заметив, что ботинки у него чуть запылились, торопливо, но старательно смахивает с них пыль носовым платком, поднимается, берет со столика ручное зеркало и озабоченно поправляет галстук; снова смотрит на часы, и в эту минуту, взволнованная, в гостиную входит Она. В вечернем туалете, сверкая бриллиантами, очевидно, балованная и капризная, Она кажется молодой и красивой, но, если говорить начистоту, отвлекшись от ее претензий и туалетов, это самая обыкновенная саут-кенсингтонская ^{1} женщина тридцати семи лет, и в физическом и в духовном отношении явно уступающая красивому юноше. Увидев ее, Он поспешно кладет зеркало на место.

Он (целуя ей руку). Наконец-то!

Она. Генри! Случилась ужасная вещь!

Он. Что такое?

Она. Я потеряла твои стихи.

Он. Они были недостойны тебя. Я напишу другие.

Она. Нет, покорно благодарю. Довольно с меня стихов. Боже мой, какое безумие! Как я могла поступить так опрометчиво! Так легкомысленно!

Он. Да благословит бог твое безумие, твою опрометчивость, твое легкомыслие!

Она (нетерпеливо). Ах, Генри, перестань говорить глупости! Неужели ты не понимаешь, чем это мне грозит? Вдруг кто-нибудь найдет твои стихи! Что подумают?

Он. Подумают: вот мужчина любил женщину такой преданной любовью, какой мир еще не знал. Но кто он, этот мужчина, — останется для всех тайной.

Она. Нечего сказать — утешение, если для всех станет явным, кто эта женщина!

Он. Но каким образом это могут узнать?

Она. Каким образом? Да ведь там на каждом шагу мое имя — дурацкое, злосчастное имя. Господи! Почему меня не назвали Мэри-Джейн или Глэдис-Мериел, Беатрисой, или Франческой, или Дженифер, или как-нибудь совсем просто! Но Аврора! Аврора! Я единственная Аврора во всем Лондоне, и все это знают. Наверно, и во всем мире нет другой Авроры. И вдобавок это имя так легко рифмуется! Ах, Генри, неужели ты не мог умерить свои чувства хотя бы ради меня? Неужели ты не мог писать немного сдержаннее?

Он. Писать сдержанные стихи о тебе! И ты просишь меня об этом!

Она (с напускной нежностью). Конечно, дорогой, это было очень мило с твоей стороны, и я знаю, мы оба одинаково виноваты. Я должна была сообразить, что такие стихи нельзя посвящать замужней женщине.

Он. О, как бы я хотел, как бы я хотел, чтобы они посвящались незамужней!

Она. Ты не имеешь права так говорить. Эти стихи подходят только замужней женщине. В том-то и беда. Что подумают о них мои золовки?

Он (неприятно пораженный). У тебя есть золовки?

Опа. Конечно есть. Ты что, считаешь меня бесплотным ангелом?

Он (кусая губы). Да, помоги мне боже, да, считаю... или считал... или... (Еле сдерживает рыдания.)

Она (смягчаясь и ласково кладя руку ему на плечо). Послушай, милый. Конечно, это очень хорошо, что ты лелеешь меня в своих мечтах, любишь меня и тому подобное. Но разве я виновата, что у моего мужа неприятные родственники?

Он (с облегчением). Да, конечно, это родня твоего мужа, я забыл. Прости меня, Аврора! (Снимает с плеча ее руку и целует.)

Она садится на табурет. Он продолжает стоять спиной к столику и смотрит на нее с блаженной улыбкой.

Она. Если уж ты хочешь знать, так основное богатство Тэдди — это его родственники. У него восемь родных и шесть сводных сестер и бесконечное количество братьев. Но братья еще туда-сюда. Вот если б ты, Генри, хоть чуточку разбирался в жизни, ты бы знал, что во всех больших семьях сестры грызутся между собой, как бешеные, но стоит только одному из братьев жениться, как они дружно набрасываются на свою несчастную невестку и посвящают остаток жизни тому, чтобы убедить брата: твоя жена недостойна тебя. Они могут говорить это прямо ей в глаза, и она все равно ничего не поймет, потому что у них имеется бесконечное количество глупейших семейных шуточек, которые только им одним и понятны. Для меня половина их разговоров совершеннейшая абракадабра. Это меня просто бесит! Надо издать такой закон, который запрещал бы сестрам появляться в доме женатого брата. Даю голову на отсечение, что стихи у меня из шкатулки выкрала Джорджина.

Он. Я уверен, что она не поймет их.

Она. Ну да, конечно! Еще как поймет! Докопается до таких вещей, которых там и в помине нет. Противная сплетница!

Он(подходит к ней). Ну, не надо, не надо так говорить о людях! Забудь о ней. (Берет ее за руку и