Валентин Азерников - Гражданский иск

Ирина Михайловна. Ох, наивная душа, да он же нарочно – поперек отца, чтоб понравиться, знал, что он подхалимов не любит, и что когда ты с ним… так уж никто его не заподозрит…

Наташа. Как вам не стыдно! Зачем вы так про людей, когда не знаете! Ничего он не знал. Он вообще думал, что мой отец – Седов.

Ирина Михайловна. Ну хорошо, не знал. Если тебе так спокойнее. А спрашивал у меня мамину фамилию просто так, из светского любопытства. И тут же ее забыл.

Наташа. Он спрашивал у вас?

Ирина Михайловна. Я же сказала.

Наташа. Фамилию мамы?

Ирина Михайловна. Ну зачем же так в лоб – фамилию жены директора.

Наташа. И вы сказали?

Ирина Михайловна. Я не знала, что это может быть секретом. Он мог бы у любого спросить.

Наташа (смотрит растерянно на Бутова). Но как же… (Ирине Михайловне.) Но почему вы мне ничего не сказали?

Ирина Михайловна. Не успела. Все собиралась…

Наташа. Не успели? Вы нарочно не сказали. Вы хотели избавиться от меня! Поскорее. За кого угодно – только бы замуж. Чтоб папе руки развязать, да? Вы думали, пока я одна, он тоже будет один? Так? Так вы думали?

Ирина Михайловна. Наташа…

Наташа. Вы хотели своего счастья – любой ценой, даже несчастьем другого. Вы же в душе думали: он подлец и карьерист – и все равно молчали! Как же вы после этого хотели жить с нами? Одной семьей?! Как?!

Ирина Михайловна. Ас чего ты взяла, что я хотела?! Чего хотеть-то – чтоб ты каждый день смотрела и сравнивала? Что скажу… как сделаю… У меня из рук все валится, когда ты так смотришь… Я не знаю, может, твоя мама действительно… хотелось бы верить… но она ведь живой человек была, у нее тоже, наверное, тарелки падали и чай проливался, и ты ведь не закатывала глаза к потолку, словно второе пришествие настало… Я уж не говорю, что и сама, между прочим, не ангел. Так зачем же другим людям такой счет предъявлять – нечеловеческий?… Чтоб найти пятна? Чтоб базу подвести – под неприязнь? Зачем же так мудрено, не проще ли – не желаю, и все… Все равно ведь этим кончилось… (Бутову.) Я говорила. Ты смеялся, отмахивался, тебе удобней было думать, что я все преувеличиваю, что ничего этого нет, что всеобщая любовь и братство… Ты же больше всего на свете – чтоб только ни с кем ничего не выяснять. А может, ты просто знал, что все это… у нас… ничем не кончится? А?! И зачем тогда осложнять отношения с дочкой? Знал, да? И что мы никуда не уедем?… Ты знал, ты же всегда все за версту знаешь, а я… Господи, я-то… И сейчас… Перед всеми… Словно что-то можно поправить… А это все, оказывается, у вас семейное… Она Игорю голову морочит, ты мне… И Черебцу еще заодно… Мы жизнью платим, а у вас это…

Наташа. Вы врете, врете все, папа, не слушай, вы все врете – и про меня, и про Игоря! Вы на свой аршин всех, вы мужа обманываете и на заводе всех, вам это раз плюнуть, а еще других… Отец из-за вас рвется! С мамой он не сомневался бы – сбежать или остаться! Это из-за вас! И вы же его еще смеете упрекать!…

Раздается звонок в дверь. Все вздрагивают.

Кого это еще несет?…

Наташа идет открывать дверь. Входит Игорь – с двумя букетами белых гвоздик. Он смущенно останавливается в прихожей.

Услыхав его голос, все выходят в прихожую.

Игорь. Вот… Я тут проходил мимо цветочного… (Смущенно кивает.) Я говорю – я вот проходил мимо цветочного, как раз гвоздики привезли. Я подумал… Нашим дамам… (Протягивает один букет Наташе, другой – Ирине Михайловне.)

Обе стоят неподвижно.

(Пожимает плечами, кладет цветы на столик около телефона. Обращается к Бутову.) Я – на завод. У вас ничего, никаких поручений?

Звонит телефон – долгие звонки междугородной. Никто не шевелится.

(Недоуменно оглядывает всех, осторожно снимает трубку.) Алло… Да… Дома… Кто?… Сейчас. (Протягивает трубку Бутову.) Вас. Антонов.

Все смотрят на Бутова.

1980