АП. Видимо.
БИНОМ-2. Могет.
БИНОМ-1. Господа, я уважительнейше прошу вас всех поучаствовать.
БИНОМ-2. Встали!
Постепенно песню подхватывают все. Зал встает, тех, кто не подпевает, поднимают статисты в зале. Финал первого действия — мощное хоровое исполнение песни под трубный медвежий рев:
Девушки, гляньте,
Девушки, утрите слезы,
Пусть сильнее грянет песня,
Эх, да наша песня боевая!
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Декорация неизменна, но квартира сильно загромождена: софиты, телекамеры, ведра с мумие, двое караульных, гигантский холодильник, раскладушка разводящего, кухонный комбайн от Бинома, палатка от пива «Медведь», рамка, которую забыли унести после визита. Среди всего этого нагромождения Миша с женой невозмутимо смотрят телевизор. Жена сильно переменилась, помолодела, загорела, одета изысканно и не без вызова. Миша мрачен, как многое передумавший и о многом догадывающийся человек. Газету он держит вверх ногами, явно не читая, просто отгораживаясь.
Из телевизора доносятся мужской и женский голоса.
М. В общем…
Ж. Как бы сказать…
М. Если можно выразиться…
Ж. Ничего.
М. Так себе.
Ж. Ну, везде так себе…
М (с жаром). Везде хуже!
Ж. Будет лучше.
М. Когда-нибудь будет!
Ж. Будет хорошо!
М (скептически). Где-нибудь будет.
ЖЕНА. Переключи.
МИША. Подожди, погоду скажут.
Ж. Но никто не сможет вбить клин!
М. Никто не вобьет!
Ж. Мы не дадим вбить клин!
М. Мы не дадим…
Ж. Будет как раньше!
М. Когда-нибудь будет.
Ж (тихо плачет. Потом деловито сморкается). Погода так себе, но будет лучше. Мы передавали выпуск новостей.
Из-за двери ванной доносится тихий вой.
ЖЕНА. Он что, заболел?
МИША. Третий день вот так.
ЖЕНА. Да, извини. Совсем я закрутилась. Все эти балы…
МИША. Я понимаю.
ЖЕНА. Но он здоров?
МИША. Ест хорошо. Зоолог говорит — влияние кризиса.
ЖЕНА (после паузы). Миша, нам надо поговорить.
МИША. Поговорить.
ЖЕНА. Миша. Меня не пригласили на вечер «Оревуар, гламур».
МИША. Слава Богу.
ЖЕНА. Почему?
МИША. Потому что для всех он кончился, а для тебя нет.
ЖЕНА. Пойми, это было главное событие сезона. Первый кризисный бал. Ватники от Зайцева, опорки от Гуччи, отварная картошка и черный хлеб, все это вчерашнее. Там были все наши — ну, ты понимаешь.
МИША. Понимаю.
ЖЕНА. Я должна была, Миша! Это знаковое событие. Почему они меня не позвали? Может быть, они забыли?
МИША. Может быть.
ЖЕНА. Или не забыли?
МИША. Маша. Не огорчайся, Бога ради. Но у меня такое чувство, что они нас теперь будут звать гораздо реже.
ЖЕНА (оживляясь). Почему? Мы сделали что-нибудь не так?
МИША. Да все так. Но просто… что-то кончилось. Я не знаю, может быть, у меня действительно от долгой жизни рядом с ним открылось какое-то чутье. Это… это нельзя объяснить, это носом, как у зверя. Но я чувствую, что нас больше не надо, и все это (обводит кухню) скоро кончится. И это хорошо. Это хорошо, но это не кончится просто так.
ЖЕНА. Подожди, подожди. Объясни. Что ты имеешь в виду?
МИША. Я бы объяснил, если бы мог. Но я не могу. Я могу только выть, как он. Это помнишь… в одном романе, но ты не читала, наверное… Там инженер держит в руках инопланетную вещь, герметично замкнутый брусок, и говорит: чувствую, что там внутри разомкнутая цепь, а как чувствую — объяснить не могу. Так и я. Но я попробую. Мы же очень давно не говорили.
Легкий вой медведя.
Понимаешь… Ну вот я попробую, да. Если непонятно, ты скажи. Обычно, если что-то должно кончиться, оно почти никогда не кончается само по себе. Вот оно началось, никто его не хотел, но уж что поделать. Так вот, оно просто так кончиться не может, потому что когда оно началось, то оно там вступило в какие-то отношения, дало корни, зацепилось зацепками, и теперь это уже можно выдрать только с огромной частью жизни, и уже непонятно, стоит ли вырывать такой ценой. Вот и сейчас: оно-то, может, и кончится, и хорошо, и не будет ведер этих, и Алик прекратит бегать поливать из ведра несчастных людей, и ты не будешь бегать по рублевским балам, где они там скидывают со своего плеча секонд-хэнд со стразами на помощь неимущим детям… Но вместе с этим кончится что-то такое, без чего я уже не смогу. Понимаешь?
ЖЕНА. Конечно! Ты же теперь большой человек, как ты сможешь без него? Это я всегда была самодостаточна, и мне, если хочешь знать, совершенно безразлично, позовут меня или нет. Я уже видеть не могу всех этих людей, я слышать не могу их разговоры, весь этот вещизм, а картошку я могу сварить сама, и будет гораздо лучше. А тебе — конечно, тебе будет трудно, ты ощутил значимость…
МИША. Маша. Я не буду с тобой спорить. Я сам понимаю, что больно. И кроме того, Маша, действительно был момент, когда все эти дипломы, понимаешь… Был, я не спорю. Просто, Маша, я отдал бы дипломы, и плевать на дипломы, и плевать на все… Я боюсь, что кончится не только это.
ЖЕНА. А что? Конец света?
МИША. Понимаешь… Как бы это сказать… Вот есть очень плохой человек, и у него раковая опухоль. Так вот, нельзя быть на стороне опухоли, потому что даже самый плохой человек — ну, кроме Гитлера, может быть, — лучше раковой опухоли. Потому что она не соображает вообще. Потому что она — распад, и когда распадается плохое — невозможно радоваться, будет-то совсем уже… Непонятно?
ЖЕНА. Почему, очень понятно. Ты, как всегда, философствуешь вместо того, чтобы думать.
МИША (кротко). А о чем сейчас надо думать?
ЖЕНА. Думать надо о том, как приспособиться к кризису. Как во время кризиса извлечь максимум прибыли из медведя. Я допускаю, что сейчас действительно станет… ммм… несколько не до него. И не до нас. Но руки же нельзя опускать, верно? С медведем можно сделать много всего интересного. Медведь — это серьезный капитал.
МИША. Ты думаешь?
ЖЕНА. Конечно! Мы можем показывать его за деньги… водить на экскурсии…
МИША. Его?
ЖЕНА. Нет! Детей можно приглашать, инвалидов… От него же исходит животная сила! Я читала, была такая программа — больных катали на лошадях. Лошади заболевали, а больные выздоравливали.
МИША. В том-то и дело, Маша. Что-то я в последнее время не чувствую от него животной силы.
ЖЕНА. А что чувствуешь?
МИША. А вот примерно что видишь.
ЖЕНА. Вижу какую-то медузу.
МИША. Ну вот… Понимаешь, когда его нет… то есть медведя… это не очень правильно, но по крайней мере хорошо. Никто не мешает жить и все такое. Когда он есть — это трудно и вообще плохо, и не помоешься, и ведра, и все… Но когда он был и вдруг его нет — то это уже совсем ни в какие ворота, потому что становится непонятно, для чего тогда все. Пока он есть, можно его обслуживать, можно с ним бороться… А когда его нет, надо опять выдумывать, что делать с ванной. Просто мыться уже становится как-то недостаточно, Маша!
Звонок в дверь.
Кого черт несет на ночь глядя… (Открывает дверь.) Ба, полковник Голутвин! Какая радость, сколько лет, сколько зим!
ПОЛКОВНИК. Смена караула, хозяин. (Вводит пожилого мужика с внешностью водопроводчика.) Снимать будем этот пост. Одного человечка хватит, чай, не Ленина стережем.
МИША. Что, кризис?
ПОЛКОВНИК. Не говори. Гастарбайтеров приказано выслать, а то, сам знаешь, коренному населению негде работать. Оно и не рвется, правда, но приказ есть приказ. Вот тебе теперь караульный.
КАРАУЛЬНЫЙ. Ну, чего, куда становиться?
ПОЛКОВНИК. Сюда, к дверям.
Гастарбайтеры четко, по-военному уходят.
КАРАУЛЬНЫЙ. Чего, стоять, что ли?
ПОЛКОВНИК. А то. В армии служил?
КАРАУЛЬНЫЙ. Давно дело было. А ничего, если я присяду?
ПОЛКОВНИК (с сомнением). Вообще-то не положено…
КАРАУЛЬНЫЙ. Чего — не положено?! Чурки пускай стоят, а я местный. (Берет табурет.) Караул устал. (Достает бутылку.)
МИША. Слушай, это уже какая-то русофобия. Нельзя же так наглядно.
КАРАУЛЬНЫЙ. Кому нельзя? Мне нельзя? Ты, что ли, мне указывать будешь? Еще надо посмотреть, кто ты сам такой.
МИША. Я владелец медведя.
КАРАУЛЬНЫЙ. И что? А я соль земли, я знаешь где видал твоего медведя? Все ради меня, слыхал? И ты ради меня, и скажи спасибо, что я вообще тут лежу.
ПОЛКОВНИК. Н-да. Ну, я пойду, наверное…
ОЛЯ (выбегая из своей комнаты). Олег, я с тобой!
ПОЛКОВНИК. Оленька… Ну что ты, девочка?
ОЛЯ. Олег, забери меня отсюда, я больше не могу. Я чувствую, что здесь будет несчастье.
ПОЛКОВНИК. Оля, ну куда мы… Ну подумай… Я человек военный, меня куда послали — туда пошел…
