Банкир. Ну, да. А я бы дал ей поносить настоящие. Я бы позволил репортерам освидетельствовать их хотя через лупу. Можно было бы даже пригласить оценщика. О?
Поэт. Алмазная пыль… Как это красиво. Она летит, блестит, сверкает, осыпает стекло, и оно делается бриллиантом, живым, радостным камнем… Толпа смотрит на него издали, верит его красоте и ценности. Ах, тише, тише! Не стряхните алмазную пыль! Не обнажайте тусклого стекла! Алмазная пыль! прекрасная! Я плачу!
Банкир. Вино здесь скверное, но очень крепкое! Ха-ха! Не правда ли, господин музыкант? (Подмигивает на поэта.)
Ми. Ну, что же вы все сидите! Уходите. Я спать хочу.
Банкир. Прекрасная хозяйка намекает нам, что она утомлена.
Музыкант. Я ухожу. Простите! Спокойной ночи.
Поэт. А я уже ушел… Давно ушел и далеко, далеко.
Банкир. Прощайте, господа. А я с разрешения хозяйки выкурю еще сигару.
Ми. Нет, нет! Нельзя. Я устала. Уходите все вместе. Я позвоню прислуге, она закроет за вами двери и посветит. Внизу уже темно.
Подходит к звонку и долго звонит. Входит горничная.
Ми. Проводите их. Только всех. Не забудьте кого-нибудь на лестнице. Смотрите хорошенько! И заприте покрепче.
Банкир (искусственно смеется). Ха-ха! Это забавно! Поэт может на крыльях пролезать в дверную скважину. Заткните пробкой. Ха-ха! (Уходят.)
Ми одна перед зеркалом. Через некоторое время возвращается горничная.
Ми. Ушли? Посмотрите-ка! Хорошо? Еще бы. От его светлости.
Горничная. Вот красота! Господи! Чего только на свете нет!
Ми. Завтра поеду его благодарить, а послезавтра он уже уедет. Тогда продадим! Продадим! Накупим всякой дряни. Ты получишь новую кофточку.
Горничная. Лучше передничек. Здесь продаются такие хорошенькие! Все на вздержку и сбоку бантик.
Ми. Сбоку? Ну, ладно. Куплю передник. Только бы продать подороже.
Горничная. За этакую штуку немало денег отвалят.
Ми. Еще бы! Она, говорят, тысяч десять стоит… А может быть, и двадцать.
Горничная. Ого!
Ми. Ну, иди спать. Мне ничего не надо. Завтра уберешь.
Горничная. Спокойной ночи! (Уходит.)
Несколько минут Ми ходит по комнате, смотрится в зеркало. Затем подходит к алькову и одергивает занавесь. Вскрикивает, бежит к звонку, хочет звонить, но вор вскакивает и хватает ее за руку, зажимает ей рот и защелкивает дверь на замок. Несколько минут борются молча.
Вор. Молчи! Молчи!.. Попробуй только!.. Я тебя, подлая… Ага!.. Убью на месте!.. (Ми вдруг перестает бороться, смотрит на вора пристально, опустив руки.)
Вор. Ну, то-то! Не будь дурой! (Отпускает ее.)
Ми. Ты! Это ты!.. Нет, быть не может. Подожди… Глаза твои… Никас! Никас! Да, ну же! посмотри же на меня как следует!
Вор (удивленно). Н-нет. Я вас не знаю.
Ми. Ха-ха-ха! Ты не узнал меня? Ну, вспомни! Миленький, вспомни! Ну, взгляни на мои волосы! Волосы! Уж они-то не переменились, Никас!
Вор. А, ну тебя к чёрту! Не знаю я вас. Сказал, что не знаю.
Ми. Ну, подумай еще! Помнишь, забор на площади? Зеленый забор с калиткой. Ну? А помнишь, на нем три девчонки сидели, давно… лет восемь тому назад… Одна была Эрли, другая…
Вор. А, вот оно что! Ну, как я могу помнить всех девчонок, которые сидят на заборе! Выдумала тоже. Так вы, стало быть, сидели прежде на заборе?
Ми. Ну да! Никас, милый! Ведь я – Ми. Помнишь, долговязая Ми! У меня тогда были такие длинные ноги, а теперь я небольшая. Посмотри, Никас, видишь, какая я?
Вор. Н-да… теперь как будто ростом не вышла. Ну-с, так значит, ты теперь богатая. А мы что же, баловались вместе, что ли? Как будто я припоминаю…
Ми. Ах, нет! Ты на меня и смотреть не хотел. Ты такой был важный! Учился у слесаря. Передник носил, на голове ремешок… Дрался с самыми сильными парнями. Помнишь, на площади с сыном сапожника? Он тебе глаз подшиб. Господи, как я плакала! Кажется, как никогда в жизни!.. Знаешь, Никас, ты мне так нравился! Так нравился! Больше всех на свете. Сижу, бывало, на заборе и мечтаю: вот вырасту я большая, стану красавицей, лучше всех и богатой-богатой. Приду, или нет – приеду к тебе в карете. Ты удивишься – это кто? Это я, известная вам Ми! А ты скажешь – вы еще красивее, чем были на заборе. И… ты меня поце… Ха-ха! Вот смешно!
Вор. А ты теперь богатая?
Ми. И знаешь, когда я ехала сюда, я все думала, всю дорогу думала, неужели я увижу Никаса! Вот мы здесь уже несколько дней. Я все потихоньку бегала по улицам, искала тебя на прежних углах. Такая глупая! Точно ты так сидишь там до сих пор, это восемь-то лет! Ха-ха! Спрашивала про тебя в лавке на углу, хозяин меня не узнал, а про тебя сказал, что давно не видно. Старая прачка умерла. Прямо не знала, куда сунуться. И вдруг! Ха-ха! Ну какая я, право, счастливая! Ну, подумай только. Искала, и вдруг ты приходишь воровать прямо ко мне! Ну точно сказка! Удивительно.
Вор. Ну, чего же тут! Мало ли, где я бываю. Всегда можно встретиться. Раз как-то напоролся на агента сыскной полиции. Он, понимаешь ли, оделся купцом и валяет из себя богача. Ну-с, а я подсел к нему – то да се…
Ми. Нет, это прямо сказка! Знаешь, я бы тебе прежде никогда и не посмела всего этого рассказать про это… Ну, словом, что ты мне нравишься. Ты только подумай! Как я об этой минуте мечтала. А ведь теперь все это сбылось! Сбылось! Никас! Ну, взгляни же на меня!
Вор. Да ведь я уже смотрел же! Откуда, скажи, ты разжилась всем этим, деньжонками и прочим? А?
Ми. Ты прямо удивительный, Никас! (Смотрит на него восторженно.) Сколько я за эти годы народу перевидала! И все такие образованные, важные, знатные! Ухаживают! Любезничают! Но знаешь, Никас, нет, это правда – ни одного не было такого, как ты! Серьезно! И красивые, и молодые, и всякие, – но все не то. Какие-то манеры у них не такие, как у тебя. У тебя, Никас, замечательные манеры.
Вор. Н-да… говорят. Ну, да ладно. Скажи мне лучше, с чего ты так разжилась и за что тебе подарки дарят. Вот какие штучки. (Трогает ожерелье.)
Ми. Ах, да, ведь ты и не знаешь! Я пою. Я чудесно пою! Знаешь, они прямо плачут, когда я пою, так это у меня хорошо выходит. Они говорят, что меня нельзя не любить, что когда я пою… Слушай, Никас, я спою тебе, для тебя… Милый! Я хочу, чтоб и ты… (Подбегает к роялю.)
Вор (хватает ее за руки). Ни-ни! Одурела! Ночью горланить! Чтоб все сбежались. Вот курица! Ничего не понимаешь! Должен тебе объяснить, голубушка, что у меня со здешним хозяином нелады.
Ми. Да? Что такое?
Вор. Да так, из-за ерунды! Две шубы и золотые часы принци… пиально. Словом, нам неприятно было бы встретиться после этой размолвки.
Ми. Да он не придет сюда. Я имею право петь, когда мне вздумается.
Вор. Много ты понимаешь! Да я и сам не желаю. Ночью слушать пение – это расстраивает нервы. Я нежный.
Ми. Как жаль!
Вор подходит к столу. Берет две ложки и стучит одну о другую.
Вор. Серебро?
Ми. Нет, дрянь. (Вор бросает ложки, берет полупустую бутылку и вливает остатки себе в рот, закусывает пирожным.)
Вор. Ну-с, так значит, тебе платят за пение. Гм! И много? Кто же тебя этому научил?
Ми. Да просто я как-то пела, а старик барон услышал, спросил у бабушки, да и повез меня в город в школу. Сам-то он умер, ну, а уж они меня там выучили.
Вор (подходит к столу, трогает ящики). У тебя есть деньги? В долг мне нужно.
Ми. Ну, конечно. Сколько тебе? (Берет со стола сумочку.) Да вот бери все! Здесь – два, три… восемь!
Вор. Ты шутишь! Мне нужны большие деньги. Сколько у тебя всего? А? Всего состояния здесь с тобой?
Ми. Да вот – восемь.
Вор. Валяй дуру!
Ми. Честное слово! Импрессарио мне заплатит только по возвращении в город. А здесь все расходы взял на себя банкир. У меня больше ничего нет, Никас!
Вор. Черт! Вот вляпался! Ну, а драгоценности есть у тебя?
Ми. Ничего нет! Может быть, ты возьмешь мои платья, Никас? Ты не сердись. У меня такие дорогие платья! Ты можешь их продать. Ты все возьми, все. Оставь мне самое простенькое. Право! За них дадут много денег! Здесь таких и не видали!
Вор. Тьфу! Вот гусыня! Я пойду по базару с ее тряпками, чтобы меня сразу сцапали! Разве их можно здесь продавать? Из-за них пришлось бы тащиться черт знает куда на пароходе и где подальше. А мне некогда. Мне деньги нужны к завтрему до зарезу. Завтра большая игра. Шулер один приезжает. Ну, да ты все равно не понимаешь.
