Кулагин. Который тебя и гнобил?
Коля. Ну да. Слушай, он меня до того довёл, что… Никому не скажешь?
Кулагин. Могила.
Коля (шёпотом). Слушай. Я ведь его грохнуть решил. Всерьёз. Совсем уже решил. Готовиться начал. Он домой всегда мимо стройки ходит, а потом через гаражи… короче, сзади по башке дать, и никто не найдёт потом. А найдёт — кому какое дело, это только в телике такие дела раскрывают. Достал он меня просто до невозможности. То есть я сейчас-то понимаю, что это умопомрачение было…
Кулагин (мрачно). Чтоб было умопомрачение, надо, чтобы этот ум был. Хоть полкоробка.
Коля. Ты слушай. Иду вот так домой, как раз из тех гаражей, думаю, что да как, и встречает меня соседка. Я её даже не помню как звать, с третьего этажа, квартира вот так направо. Красивая такая стерва, я ещё думаю: вот всё при ней, а меня на неё нипочём не встанет… Останавливает. И говорит: ты, говорит, про Стоеросова и думать забудь, он месяца через три сам ноги протянет. А ты пока подсуетись, в дела вникни, на себя побольше взвали, вот тебя на его место и посадят.
Кулагин. Та-ак…
Коля. И всё слово в слово! Только не через три месяца, а через два — инфаркт, не откачали, помер. Ну, меня и назначили… вот всё слово в слово, клянусь! Так ты слушай дальше. Вчера меня эта соседка на лестнице поджидает. Улыбается. Меня аж мороз прошиб. И говорит: как оно, по-моему вышло? Я растерялся: да, спасибо, грех на душу, а откуда вы знали… лабуду какую-то несу. А она так ладошкой по перилам пристукнула, я замолк. Она говорит: ты моего совета послушался, попользовался, с тебя теперь пятьсот баксов, и живенько, а не то я тебе яйца заварю.
Кулагин. Че-го?!
Коля. Яйца, говорит, заварю.
Кулагин. Это как?
Коля. А я-то откуда знаю? Может, автогеном. Может, ещё чем… Уточнять как-то неохота. А у меня только двести, я еще даже получку новую не получил, а заначка вся на банкет ушла… У тебя неучтенные баксы есть?
Кулагин. Так ты что — собираешься ей платить?
Коля. Ну… По справедливости если, я же ей всем обязан. А то сидел бы сейчас в «Крестах»… Это ж только в телике идеальные убийства получаются.
Кулагин. Боишься?
Коля (долго молчит; после паузы). Боюсь. Ты вот её не видел, а я… Боюсь. Да! Есть в ней что-то такое… лучше б век не знать.
Кулагин. Ладно, найду я тебе три сотни… До понедельника дело терпит?.
Коля. Я отдам, ты не думай.
Кулагин. Да я вообще-то не об этом думаю… Ладно, забыли об всякой хрени, наливай. Ну-ка, что у тебя за лещик?..
Яхта — небольшой прогулочный катамаран, на палубе несколько шезлонгов. Помимо команды — троих очень загорелых парней, - и Маши с Кулагиным, плывут ещё молодые родители с очень вредной очкастой девочкой лет четырёх. Папа Слава крупен и весь покрыт пивным жирком, мама — молодая красотка.
Девочка развлекается со здоровенной радиоуправляемой барби-машиной, предусмотрительно привязанной верёвочкой к шезлонгу.
Девочка. Сикота цать!
Машина, громко наигрывая какую-то жуткую мелодию, бросается по палубе. Верёвочка натягивается, машину подбрасывает и разворачивает.
Девочка. Сикота цать!
Машина бросается в другую сторону.
Маша и Кулагин стоят над бортом, облокотившись о леера.
Маша. Ну, хоть немножко нравится?
Кулагин. Дас ист фантастиш! Тишина, покой…
Маша. Скоро будет остров. Там будут шашлыки. И много красного вина. Хорошего. Вон у Славы — (она кивает на папу девочки), — свои виноградники в Крыму.
Девочка. Сикота цать!
Кулагин. Знаешь, какую песню я спою, когда вмажу? «И за борт её бросает…»
Навстречу идёт белый теплоход. Негромко гудит.
Маша. Ну когда ты повзрослеешь? У тебя дочь тебя старше. Звонила сегодня, между прочим.
Кулагин. О-у! И как она?
Маша. Последний экзамен остался.
Кулагин. Это я догадываюсь. А поподробнее?
Маша. Поподробнее — взял бы и сам ей позвонил, поговорил.
Кулагин набирает полную грудь воздуха, длинно выдыхает.
Кулагин. Она мне скажет: «Па, всё нормально, я побежала». А если сильно повезёт, добавит: «Ну, чё ты переживаешь?»
Маша. Но ты же переживаешь? Вот и скажи ей про это.
Кулагин. Машка, ты же сама всё знаешь. Ей со мной стало не интересно. Это бывает.
Маша. В этом ты весь. Вместо того, чтобы решать проблему, умно объясняешь, почему этого нельзя сделать.
Кулагин. Да нет же, просто ребёнок должен повзрослеть и поумнеть. Я не могу ускорить этот процесс. И ты не можешь.
Теплоход проходит мимо. С палубы машут руками.
Маша. Все эти сложности, Витя — только в твоей голове…
Кулагин. Если так — буду рад. Буду страшно рад! Так что там у неё происходит?
Маша (почти сквозь зубы). Взрослеет. И умнеет. Без нашей с тобой помощи.
Кулагин. Ты с ней каждый раз по полчаса разговариваешь. Что-то же она тебе рассказывает, что-то у нее происходит.
Маша. Да ничего конкретного! Ну сцепимся мы языками, кто что сказал, кто что купил, кто что видел — а то ты не знаешь, как бабы болтают. Не беспокойся, дорогой. Лучше сознавайся, что вы там с Колькой обмывали.
Девочка. Сикота цать!
Машинка. У-ууу!
Кулагин. На повышение пошёл.
Маша. У-у-у-у. Новый виток блестящей карьеры: стал вторым помощником младшего разносчика…
Девочка. Сикота цать!
Машинка вдруг делает неожиданный манёвр, вываливается-таки за борт и повисает на верёвочке.
Девочка. Мама, достать!
Мама ломко — засиделась в шезлонге — идёт к машинке, просовывает руку под ограждение, не получается, тогда она перегибается через леер — и в этот момент яхта подпрыгивает на волне, мама, взмахнув ногами, перелетает через леер и оказывается в воде — и сразу же довольно далеко позади яхты.
Муж Слава и Кулагин одновременно прыгают в воду. Вода прохладная — все-таки ещё июнь. Слава плавает плохо, барахтается, но утонуть не может в силу комплекции. Кулагин плавает хорошо, десять гребков — и он у тонущей. Она не столько тонет, сколько закашлялась — хлебнула от неожиданности. Кулагин подхватывает её сзади под мышки, успокаивает
Кулагин. Тихо, тихо. Чип и Дэйл уже здесь.
Яхта начинает разворачиваться.
Квартира Ведьмы.
Ведьма курит трубку. Глаза её мутнеют. Перед ней чаша с молоком, она время от времени проводит над ней руками и говорит нараспев непонятные слова. Потом держит руку над чашей, и с пальца сами собой скатываются в чашу несколько капель крови. Молоко тут же начинает дрожать, кипеть, пена оседает, молоко створаживается, стремительно расслаивается на идеально прозрачную сыворотку и густой осадок. Ведьма продолжает свои пассы, и из осадка формируется человеческое лицо — словно грубо вылепленное из глины. У лица нос, похожий на птичий клюв, и три плотно закрытых глаза. Рот открывается, и словно издалека доносится речь — слова на неизвестном языке, голос низкий, интонации угрожающие, и черты лица изображают гнев. Теперь и речь ведьмы становится гневной. Некоторое время словно идёт перепалка, потом ведьма вскакивает, кричит, вскидывает руку — и то, что в чаше, снова вскипает. Низкий голос обрывается на полуслове.
Ведьма роняет трубку и отключается.
Входит Вещь — та самая девушка из магазина. Мы видим, что она выбрита наголо, на черепе сложная татуировка. Вещь берет чашу и уносит. Кипящая жидкость выплескивается ей на руки, она не обращает внимания.
Снова яхта.
На яхту затаскивают Славу, потом медленно подплывают к Кулагину и спасённой маме. Затаскивают и их, укутывают в одеяла, уводят в крохотные каютки. Шкипер наливает Кулагину стакан виски, даёт выпить. Губы у Кулагина посинели — он основательно замёрз в воде. Зубы отчетливо стукаются о стекло. Он отпивает несколько глотков, остальное забирает с собой, выходит к Маше.
