Чепраков. Что вы, Иван Тимофеич… как можно-с?.. Лучше прикажите, я Белоносову руки и ноги переломаю…
Засыпкин. С Белоносовым свой разговор — он не уйдет от нас… я насчет жены. Ну, убью ее, потом меня в суд, на подсудимую скамью… Поклонюсь на все четыре стороны народу православному: рассуди, честной народ, по совести… по-божескому…
Чепраков. Присяжные оправдают… Нынче суды легкие пошли, особенно кто жену убивает, то есть развратных ежели…
Засыпкин. Как ты сказал: развратных?.. Значит, и моя жена развратная?.. Да как ты смеешь?.. а?..
Чепраков (поднимается и начинает пятиться к дверям). Я-с… ничего-с, Иван Тимофеич… Вы сами насчет убийства заговорили… я-с…
Засыпкин. Какого убийства?..
Чепраков. А насчет того, что хотите Анисью Тихоновну порешить за неверность… могу всегда даже на суде показать.
Засыпкин. Я тебе это говорил?.. не может быть?.. (Хватает себя за голову.) Ах, да, помню, помню… Тебе и быть-то вот здесь не следовало бы, в моем-то дому… а я еще с тобой разговоры разговариваю. Ну, зачем ты сюда пришел?
Чепраков. Сами велели, я и пришел-с… Вы насчет того, чтобы Анисью Тихоновну караулить.
Засыпкин. Ну, и видел ее с Белоносовым?
Чепраков. Точно так-с… Вчера вместе они по улице шли.
Засыпкин (смотрит ему в лицо). Вот что, Чепраков, очень уж ты глуп, братец, оставь меня одного. Ну, шли по улице: что из этого?
Чепраков (обиженно разводит руками). Это уж как будет вам угодно-с… (Уходит.)
Засыпкин один.
Засыпкин. Да, остается одно: убить Анисью… (Вынимает из бокового кармана револьвер и рассматривает его.) Славная игрушка… (Прицеливается.) Бац — и все кончено. А потом… ну, потом напечатают в газете, что старик золотопромышленник Засыпкин застрелил молодую жену, пойдут разговоры… следствие. (Оглядывается.) Здесь неловко будет ее убить… кровь везде… Лена испугается… О, боже мой, боже!.. (Хватается за голову.) Вот до чего дошел. Заманю ее лучше в Молоковский сад, к беседке… там, на дорожке, славный такой желтый песочек… Может, там она с Белоносовым целовалась, так уж заодно и смерть примет. Ах, Анисья, Анисья… Как закрою глаза, так и вижу ее мертвую-то: белая-белая, еще лучше, чем живая, а только где-нибудь на груди полоска крови. Впрочем, чего же бояться: дело решенное; чем скорее, тем лучше. Сегодня же…
Засыпкин и Лена с работой в руках.
Лена. Ах, это ты, папа?
Засыпкин (неловко старается спрятать револьвер). Да, я… здравствуй, голубчик. (Целует ее в лоб.) Ну, что, как ты себя чувствуешь?
Лена. Я, папа, ничего… Папа, ты это что такое спрятал в карман?.. Мне показалось, что это револьвер…
Засыпкин. Да, револьвер… Купил недавно. Езжу на прииски, так, может быть, пригодится. Прощай, крошка.
Лена. Куда же ты, папа?..
Засыпкин. Ах, голубчик, некогда мне. (Целует ее.) Дел по горло… Ну, прощай. (Быстро выходит из комнаты.)
Лена одна (сначала стоит несколько времени посреди комнаты, потом садится с работой на диван).
Лена. Все у нас в доме какие-то такие стали, ничего не поймешь: друг от друга прячутся, что-то скрывают… Может, это мне так кажется, потому что я и сама не такая, какой была раньше… Все боюсь чего-то… Бедный, бедный папа, если бы он только подозревал, какая я дрянная девушка! Таких прежде, говорят, закапывали живыми в землю… ух, страшно!.. (Вышивает.) А иногда мне делается как-то совсем все равно, никого не жаль, ни о чем не хочется думать, точно я сама умерла…
Лена и Воротов.
Воротов. Здравствуйте, Елена Ивановна…
Лена (не смотрит на него). Здравствуйте, Василий Петрович…
Воротов. Что поделываете?
Лена. А вот вышиваю салфетку… Посмотри, какой славный узор: крестики, потом палочки, потом опять крестики — целая фигура и выдет…
Воротов (наклоняется над работой и заглядывает Лене в глаза). Да, узорчик веселенький… и фигура выйдет. В том роде, как у меня в башке — тоже такие крестики да палочки… А что, Лена, я сильно изменился по-твоему?..
Лена (поднимает на него глаза). Да… кажется, изменился. Впрочем, я и сама хорошенько не знаю. Иногда мне кажется, что ты совсем меня не любишь, а иногда… вот когда так с глазу на глаз остаешься, так кажется, что любишь.
Воротов. А вот теперь, сейчас, Лена, люблю я тебя или нет?
Лена. Теперь?.. Да ведь это все равно, Вася, ты знаешь сам, что нашей свадьбе не бывать…
Воротов (обнимает ее). А ежели я этого захочу? А если я вот возьму тебя так, в охапку, да и унесу, далеко унесу… Лена, голубчик, видит один бог, как я тебя люблю!..
Лена (освобождается от его объятий). Нет, Вася, это ты сам себя обманываешь. Любил прежде, а теперь… Нет, Вася, я слышу это, сердцем своим слышу. Тебе иногда бывает жаль меня, ну, может быть, совесть мучит… А я этого не хочу: ты сам по себе, а я сама по себе…
Воротов (хватается за голову). Не то, ах! все не то, Лена, голубчик… Как увижу тебя, все во мне точно перевернется, сердце дрогнет, и так на душе хорошо сделается, светло… Плакать хочется, в глаза тебе смотреть. Ты чему это смеешься?
Лена. Так… смешное вспомнила. Нужно чаще смеяться, будет жить веселее. О чем горевать-то?.. Вон, посмотри, как я узор перемешала с тобою!..
Воротов (схватывает ее за руку и целует). Елена Ивановна, простите меня, подлеца… и гоните меня с глаз долой, потому как я, по своей подлости, мизинца вашего не стою. Гоните меня… ни одному слову моему не верьте: обману, продам…
Лена. Вася, что ты, бог с тобой? Опомнись… ты нездоров…
Воротов (бросается перед ней на колени). Леночка, голубчик, гони меня… а то убежим куда-нибудь, вот сейчас убежим! Ах, что я болтаю: от себя не убежишь, от своей подлости.
Лена (закрывает лицо руками). Вася, Вася… Вон Анисья Тихоновна сюда идет, я не могу… я убегу (Убегает.)
Воротов и Анисья Тихоновна.
Анисья Тихоновна (осматривается кругом). Здесь кто-то, кажется, разговаривал?
Воротов (с сдержанной злобой). Да-с… это я разговаривал сам с собой-с.
Анисья Тихоновна (подходит к столу и берет оставленную Леной работу). А это, вероятно, ты вышивал тоже сам с собой? Ха-ха… И соврать-то человек не умеет толком.
Воротов (вырывает у нее работу и прячет в боковой карман). Не смейте прикасаться к этой самой вышивке… да-с…
Анисья Тихоновна. Вот как… это еще что такое?
Воротов. А такое… то самое, к чему вашим рукам и прикасаться не следует. Это Елена Ивановна вышивали-с… ихними чистыми пальчиками. Вот и все-с, а у нас с вами свои узоры… Я по вашему приказанию поступал преподло с Еленой Ивановной, как только можно поступить с девицей, надсмеялся над ними, а теперь казнюсь…
Анисья Тихоновна. И казнись, потому что у тебя голова всегда была пустая. Выйдет замуж, венец все прикроет… велика беда!..
Воротов (бросается на нее с кулаками). Молчать, змея! сейчас задушу, своими руками задушу. Все равно — один конец!..
Анисья Тихоновна (старается обнять его). Вася, голубчик, миленький… ну, убей меня, сейчас убей!..
Воротов (отталкивает ее от себя). Отойди, сатана… Знаем, старая песня: и миленький, и сухой-немазаный… Какой я тебе миленький?.. Мне на белый свет глядеть тошнехонько… отрава ты всем нам, вот что!.. Ведь сейчас Елена Ивановна была здесь, каялся я перед ней, а ты зачем пришла?
Анисья Тихоновна. Соскучилась по тебе и пришла… Твоя-то Ленка всегда плаксой была, а теперь совсем обревелась. Эх, парень, парень, двойной твой разум: и девку жаль, и бабу не хочется отпустить… Да еще и баба-то тебе не по чину досталась. А по-моему, вот как нужно жить: семь бед — один ответ. А любить, так любить — горячо, до слез: старые будем, все замолим… Ну, что скажешь, Еруслан Лазарич?
Воротов. Сняла ты с меня голову, Анисья: думаю одно, говорю другое, делаю третье… Не знаю даже, есть ли на всем белом свете другой такой подлец, подобный мне!
Анисья Тихоновна. Ну, запел… Да разве подлецы такие бывают?.. Ты просто тряпица, и больше ничего…
Воротов. Тряпица, а, однако, подлость устроил в полной форме… А она, Елена Ивановна, какая-то безответная: хоть бы слово, а глянет, так точно ножом по сердцу. (Бьет себя кулаком в грудь.) Ихняя кротость вот где мне сидит.
Анисья Тихоновна (ласкается). Будет, Васенька… ненаглядный мой, соколик ясный!..
