Аманда (кричит ему вслед). Не валяйте дурака, Билл! Протей. Пошли, пошли! Время не ждет.
Все гурьбой спешат к выходу. На пороге сталкиваются с Семиронием и Памфилием, которым приходится посторониться, чтобы дать дорогу. Протей, ведущий под руку Аманду, увидя их, останавливается.
Осмелюсь спросить, вы что же, подслушивали тут?
Памфилий. Согласитесь, что было бы несколько неудобно, если бы о том, что здесь происходило, нам пришлось потом узнавать стороной.
Семпроний. Раз и навсегда, мистер Протей: личные секретари короля должны все слышать, все видеть и все знать.
Протей. Как это ни странно, мистер Семпроний, я против этого решительно ничего не имею. (Уходит.)
Аманда (в дверях). До свидания, Семми! Привет, Пам!
Семпроний (садятся каждый за свой стол и немило-
Памфилий сердно зевают). Уа-а-а-а-а-а-а-ффф!
ИНТЕРМЕДИЯ
Будуар Оринтии. Тот же день, половина четвертого. Оринтия сидит у письменного столика и торопливо что-то пишет. Она романтически прекрасна и прекрасно одета. Столик стоит вплотную к стене, почти у самого угла, так что входящему в комнату видна только ее спина. Входная дверь расположена в противоположном по диагонали углу. Посреди комнаты широкая тахта.
Оринтия (не оглядываясь, сердито). Кто там?
Магнус. Его величество король.
Оринтия. Я не желаю его видеть.
Магнус. Вы надолго заняты?
Оринтия. Я разве сказала, что я занята? Передайте королю, что я просто не желаю его видеть.
Магнус. Как вам будет угодно. (Проходит в комнату и усаживается на тахте.)
Opинтия. Уходите.
Пауза.
Я не стану разговаривать с вами.
Снова пауза.
Раз ко мне врываются без спросу только потому, что мои апартаменты находятся во дворце, а король не умеет вести себя как джентльмен, я должна переехать отсюда. Вот я уже написала в посредническое агентство, чтобы мне подыскали дом.
Магнус. Мы сегодня из-за чего ссоримся, возлюбленная?
Оринтия. Спросите у своей совести.
Магнус. Там, где дело касается вас, у меня нет совести. Придется уж вам сказать мне.
Оринтия встает, взяв со стола какую-то книгу, затем величественно приближается к тахте и бросает книгу королю.
Оринтия. Вот!
Магнус. Что это?
Оринтия. Страница шестнадцатая. Откройте и посмотрите.
Магнус (читает заглавие на корешке). «Песни наших прапрадедов». Какая, вы сказали, страница?
Оринтия (сквозь зубы). Шест-над-цатая.
Магнус (раскрывает книгу, находит страницу и сразу улыбается, как бы увидев нечто знакомое). А! «Пилигрим любви»!
Оринтия. Прочтите вслух первые три слова, если у вас хватит смелости.
Магнус (наслаждаясь звучанием произносимой фразы). «Оринтия, моя возлюбленная».
Оринтия. И вы утверждали, что специально придумали это имя для меня, единственной женщины в мире, когда на самом деде вы его откопали в мусорной корзине у торговца подержанными книгами! А я еще считала вас поэтом!
Магнус. Разве имя, найденное одним поэтом, не может стать священным для другого? Для меня в имени «Оринтия» есть какая-то волшебная прелесть. Ее не было бы, если бы я придумал это имя сам. Впервые я услышал его в детстве, на концерте старинной музыки, и с тех самых пор оно мне дорого.
Оринтия. У вас всегда найдется оправдание. Король лжецов и обманщиков — вот вы кто такой! Вам даже не понять, как меня оскорбляет подобная фальшь.
Магнус (покаянно простирает к пей руки). Возлюбленная, молю о прощении!
Оринтия. Спрячьте руки в карманы; они больше никогда до меня не дотронутся.
Магнус (повинуясь). Не нужно притворяться, что вам больно, дорогая, если на самом деле вы не чувствуете боли. Ведь это ранит мое сердце!
Оринтия. С каких это пор у вас завелось сердце? Может быть, вы и его купили подержанным, по случаю?
Магнус. Есть же во мне что-то, что судорожно сжимается, когда вам больно или когда вы притворяетесь, что вам больно.
Оринтия (презрительно). Это правда: достаточно мне вскрикнуть, как вы уже готовы подхватить меня на руки и гладить, точно собачонку, которой отдавили лапу. (Садится на тахту, но на расстоянии вытянутой руки от короля.) И это все, что я получаю от вас вместо любви, которой жаждет мое сердце. Уж лучше бы вы меня били.
Магнус. А мне подчас очень хочется прибить вас, когда вы особенно несносны. Но я бы не сумел вам всыпать как следует. Боялся бы причинить вам боль.
Оринтия. Зато если б вам нужно было подписать мне смертный приговор, вы бы сделали это, не поморщившись.
Магнус. Пожалуй, тут есть доля правды. У вас удивительно четко работает мысль — в пределах вашего кругозора.
Оринтия. Ну, разумеется, у меня кругозор ограничен по сравнению с вашим!
Магнус. Не знаю. До известной точки у вас и у меня мысль работает в одном направлении, но потом то ли вы просто дальше не идете, то ли направление меняется, и вы забираете выше, а я остаюсь на прежнем уровне. Трудно сказать, но, во всяком случае, мы перестаем понимать друг друга.
Оринтия. И тогда вы возвращаетесь к вашим Амандам и Лизистратам, этим жалким созданиям, которые не знают иной любви, кроме чиновничьей преданности своему министерству, и которым поэзию заменяют пухлые тома ведомственных отчетов в синих обложках.
Магнус. Да, их мысли не заняты постоянно тем или иным мужчиной. Но, на мой взгляд, подобное расширение интересов можно лишь приветствовать. Какое мне дело до любовника Лизистраты — если у нее есть любовник. Да она бы мне до смерти надоела, если б говорила только об этом и ни о чем ином. А вот дела ее министерства меня чрезвычайно интересуют. И так как она очень горячо относится к своей работе, то у нас никогда не иссякают темы для разговора.
Оринтия. Вот и ступайте к ней; я вас не задерживаю. Но не вздумайте уверять ее, будто со мной ни о чем нельзя говорить, кроме как о мужчинах, потому что это неправда и вы сами это отлично знаете.
Магнус. Это неправда, и я это знаю; но ведь я этого и не говорил.
Оринтия. Вы это думали. Подразумевали. Когда мы с вами находимся в обществе этих дурацких политиков в юбках, вы только с ними и разговариваете все время. Для меня у вас и словечка не находится.
Магнус. Как и у вас для меня. Нам с вами не о чем беседовать на людях; то, что мы могли бы сказать друг другу, не предназначено для чужих ушей. Зато когда мы одни, у нас всегда находится о чем поговорить. Разве вам хотелось бы, чтоб было наоборот?
Оринтия. Вы увертливы, как угорь; но все-таки от меня вам не увернуться. Посмотрите, кто составляет ваше ближайшее окружение — политиканствующие педанты, сварливые кумушки в допотопных нарядах, лишенные дара обыкновенной человеческой речи, способные рассуждать только о своих скучнейших ведомственных делах, о своих политических пристрастиях и о том, у кого какие шансы на выборах. (В нетерпении встает.) Какой может быть разговор с подобными людьми? Если бы не те ничтожества, которых они таскают с собой в качестве жен или мужей, то у вас там вообще не с кем было бы слово сказать. Да и эти знают только две темы для разговора: о прислуге и о детях. (Вдруг снова садится.) Слушайте, Магнус! Почему вы не хотите сделаться настоящим королем?
Магнус. Это как же, возлюбленнейшая?
Оринтия. Прогоните прочь всех этих болванов. Пусть не докучают вам своей министерской возней и управляются сами, как прислуга, которая подметает полы и вытирает пыль в дворцовых залах. А вы будете жить истинно королевской жизнью, благородной и прекрасной, со мною. Ведь для того, чтоб быть настоящим королем, вам недостает настоящей королевы.
Магнус. Но у меня есть королева.
Оринтия. О, как вы слепы! Хуже, чем слепы, — у вас низменные вкусы. Небеса посылают вам розу, а вы цепляетесь за кочан капусты.
Магнус (со смехом). Очень удачная метафора, возлюбленная. Но всякий разумный человек, если ему предложат выбор: жить без роз или жить без капусты, — несомненно, предпочтет капусту. Кроме того, все старые жены, которые теперь относятся к разряду капусты, были когда-то розами; вы, молодежь, не помните этого, а мужья помнят и не замечают перемены. И, наконец, — вам это должно быть известно лучше, чем кому-либо, — никогда муж не уходит от жены потому только, что она постарела и подурнела. Новая жена очень часто и старше и безобразнее прежней.
Оринтия. А почему это мне должно быть известно лучше, чем кому-либо?
