Лоренцо. Ты думаешь?
Скоронконколо. Господин, у тебя есть враг. Разве я не видел, как ты топал ногой, проклиная день своего рождения? Разве нет у меня ушей? И разве я не слышал, как среди твоих неистовств прозвучало маленькое словечко, четкое и звонкое: месть! Слушай, господин, поверь мне, ты худеешь; ты больше не шутишь, как прежде; поверь мне, ничто не переваривается с таким трудом, как настоящая ненависть. Когда два человека греются на солнце, одному из них разве не мешает тень другого? Твой врач — в ножнах моей шпаги; позволь мне вылечить тебя. (Вынимает шпагу.)
Лоренцо. А тебя этот врач когда-нибудь вылечивал?
Скоронконколо. Раза четыре или пять. Была в Падуе девочка, она говорила мне…
Лоренцо. Покажи мне эту шпагу! О! это славный клинок.
Скоронконколо. Испробуй — и ты увидишь.
Лоренцо. Ты угадал мой недуг — враг у меня есть. Но для него я не пущу в дело шпагу, которая служила другим. Шпага, которой он будет убит, получит только одно крещение; она сохранит его имя.
Скоронконколо. Как зовут этого человека?
Лоренцо. Не все ли равно? Ты мне предан?
Скоронконколо. Для тебя я бы распял Христа.
Лоренцо. Открою тебе тайну: я нанесу удар в этой комнате. Слушай внимательно и не ошибись. Если я убью его первым же ударом, ты не вздумай его трогать. Но я щуплый, как блоха, а он кабан. Если он станет защищаться, я рассчитываю на тебя — ты схватишь его за руки, больше ничего, понимаешь? Он принадлежит мне! Я извещу тебя в свое время.
Скоронконколо. Аминь!
Во дворце Строцци. Входят Филиппо и Пьетро.
Пьетро. Как вспомню об этом, готов отрезать себе правую руку. Промахнуться по этой сволочи! Удар был верный, и все же — промах! Кому бы я не оказал услуги, если б люди могли сказать: "Одним Сальвиати стало меньше на улицах!" Но плут взял пример с паука, он упал, поджал свои крючковатые лапы и прикинулся мертвым — из страха, как бы его не прикончили.
Филиппо. Не все ль тебе равно, что он остался жив? Твоя месть лишь выиграет от этого.
Пьетро. Да, знаю, так вы смотрите на вещи. Послушайте, отец, вы хороший патриот, но еще лучший отец семейства, — не вмешивайтесь во все это.
Филиппо. Что у тебя на уме? Ты и четверти часа не можешь прожить спокойно, все замышляешь недоброе!
Пьетро. Клянусь адом, не могу! Я и четверти часа не в силах прожить спокойно в этом отравленном воздухе. Небо давит мне голову, как своды тюрьмы, и мне кажется, что я вдыхаю прибаутки и икоту пьяниц. Прощайте, у меня есть дело.
Филиппо. Ты куда?
Пьетро. Почему вы хотите это знать? Я иду к Пацци.
Филиппо. Подожди меня, я тоже туда пойду.
Пьетро. Не теперь, отец; для вас теперь не время.
Филиппо. Говори со мной откровенно.
Пьетро. Это останется между нами. Нас там человек пятьдесят, Руччелаи и другие, и мы не слишком долюбливаем незаконнорожденного.
Филиппо. Итак?..
Пьетро. Итак, лавина срывается порой благодаря камешку не больше ноготка.
Филиппо. Но у вас ничего не решено? У вас нет плана, вы не приняли мер предосторожности? О дети, дети! Играть жизнью и смертью! Вопросы, которые волновали мир! Мысли, от которых тысячи голов покрывались сединой или скатывались к ногам палача, как песчинки! Замыслы, на которые провидение само смотрит в молчании и с ужасом и которые дает осуществлять человеку, не смея притронуться к ним! Вы говорите обо всем этом и тут же фехтуете, пьете испанское вино, как будто дело идет о лошади или о маскараде! Да знаете ли вы, что такое республика, что такое ремесленник в своей мастерской, земледелец на поле, гражданин на площади, что такое вся жизнь государства? Счастье человека, боже правый! О, дети, дети! Да умеете ли вы считать по пальцам?
Пьетро. Хороший удар ланцетом исцеляет от всех болезней.
Филиппо. Исцеляет, исцеляет! Знаете ли вы, что удар ланцетом, даже самый легкий удар ланцетом, должен наносить врач? Знаете ли вы, что нужен опыт, долгий, как жизнь, и познания, обширные, как мир, чтобы из руки больного выдавить одну каплю крови? Разве я не чувствовал себя оскорбленным, когда прошлой ночью ты ушёл с обнаженной шпагой под плащом? Разве я не отец моей Луизы, как ты — ее брат? Разве это не было справедливым мщением? А знаешь ли ты, чего оно мне стоило? О, это знают отцы, но не дети!
Пьетро. Вы, умеющий любить, вы должны бы уметь ненавидеть.
Филиппо. Чем прогневали бога эти Пацци? Они приглашают своих друзей на заговоры[5], как приглашают играть в кости, и друзья, входя во двор, скользят в крови своих дедов.
Пьетро. А зачем вы сами противоречите себе? Разве я не слышал сто раз, как вы говорили то же, что говорим мы? Разве мы не знаем, чем вы заняты, когда слуги по утрам видят в ваших окнах свет, зажженный еще с вечера? Тот, кто проводит ночи без сна, проводит их не в молчании.
Филиппо. Чего вы хотите достичь? Отвечай.
Пьетро. Медичи — чума. Тому, кого укусила змея, не стоит звать врача; он должен лишь прижечь себе рану.
Филиппо. А когда вы уничтожите то, что есть, чем вы хотите его заменить?
Пьетро. Во всяком случае, мы уверены, что хуже не будет.
Филиппо. Говорю вам, сосчитайте по пальцам.
Пьетро. Головы гидры сосчитать легко.
Филиппо. И вы хотите действовать? Это решено?
Пьетро. Мы хотим подрезать поджилки убийцам Флоренции.
Филиппо. Это решение не изменится? Вы хотите действовать?
Пьетро. Прощайте, отец; пустите, я пойду один.
Филиппо. С каких пор старый орел остается в гнезде, когда орлята улетают за добычей? О, дети мои! Храбрая, прекрасная молодежь! В вас та сила, которую я утратил, вы стали тем, чем был юный Филиппо! Пусть старость его послужит вам на пользу! Веди меня, сын мой! Я вижу, вы будете действовать. Я не буду говорить вам длинных речей, я скажу вам лишь несколько слов; в этой седой голове может оказаться дельная мысль; два слова — и кончено. Я не заговариваюсь еще; я не буду вам в тягость; не уходи без меня, дитя мое; подожди, я возьму свой плащ.
Пьетро. Пойдемте, мой благородный отец; мы будем целовать подол вашей одежды. Вы, наш патриарх, пойдете смотреть, как воплощаются мечты вашей жизни. Свобода созрела, идите же, старый садовник Флоренции, смотреть, как всходит растение, любимое вами. (Уходят).
Улица. Немецкий офицер и солдаты; Томазо Строцци среди них.
Офицер. Если мы не найдем его дома, мы найдем его у Пацци.
Томазо. Иди, куда шел, и не заботься об этом деле; не то поплатишься.
Офицер. Не угрожать! Я исполню приказание герцога и никому не позволю угрожать мне.
Томазо. Дурак, ты Строцци берешь под стражу по приказу какого-то Медичи!
Около них образуется толпа.
Горожанин. Зачем вы берете под стражу этого синьора? Мы хорошо его знаем, это сын Филиппо.
Другой. Отпустите его; мы за него ручаемся.
Первый. Да, да, мы отвечаем за Строцци. Пусти его или береги свои уши.
Офицер. Прочь, сволочь! Очищайте дорогу правосудию герцога, если вам не по вкусу удары алебардой.
Появляются Пьетро и Филиппо.
Пьетро. Что здесь такое? Что за шум? Что ты делаешь здесь, Томазо?
Горожанин. Не позволяй ему, Филиппо; он хочет вести твоего сына в тюрьму.
Филиппо. В тюрьму? Кто дал такое приказание?
Пьетро. В тюрьму? Знаешь ты, с кем имеешь дело?
Офицер. Схватить этого человека.
Солдаты арестовывают Пьетро.
Пьетро. Пустите, негодяи, или я вспорю вам брюхо, как свиньям!
Филиппо. По чьему приказанию действуете вы, синьор?
Офицер (показывая приказ герцога). Вот мои полномочия. Мне приказано взять под стражу Пьетро и Томазо Строцци.
Солдаты оттесняют народ, который бросает в них камнями.
Сюда, на помощь!
Пьетро обезоружен.
Вперед! И первого, кто подойдет слишком близко, коли в брюхо! Это будет им наукой — пусть не мешаются не в свое дело.
Пьетро. Меня не могут взять под стражу без приказа Совета Восьми. Какое мне дело до приказов Алессандро! Где приказ Восьми?
Офицер. На их суд мы вас и ведем.
Пьетро. Если так, я ничего не могу сказать. В чем обвиняют меня?
Человек из народа. Как, Филиппо, ты позволяешь вести своих детей на суд Восьми?
